Последняя любовь

И я начала безудержно веселиться. Затеяла какую-то игру, носилась, смеялась, шалила, как ребенок, всех превзошла в остроумии, шутках. При этом я непрестанно повторяла, что мне живется в Ружанне как в раю: дом уютный, сад большой, а озеро тихое и на закате такое лучезарное! Раз сто повторила я, что жизнь прекрасна, она как вечный праздник, как непрерывный поток счастья. А в голове звучали иные слова: «Как трудна жизнь, как мучительны даже первые шаги!» Я носилась, смеялась, щебетала, шаловливо обнимала приятельниц и только на Альфреда боялась посмотреть. Если мой взгляд случайно останавливался на нем, смех замирал в горле, руки опускались, в голове мешалось, я не могла закончить начатой остроты. Это была моя первая тяжелая схватка с жизнью. Маска жгла лицо, слезы душили. Но я твердо решила доказать, что не нуждаюсь в жалости. Домой я уехала, лишь убедившись, что все поверили моему счастью. Альфред остался играть в карты.

Был вечер, по-осеннему холодный, но ясный, и я побежала в сад. Под ногами шуршали опавшие листья, ветер шумел над головой, стлался серый туман, было сыро. Пробежав несколько раз аллею из конца в конец, я остановилась и, заломив руки и глядя перед собой невидящими глазами, повторяла про себя невольно подслушанные слова: «Может, она его любит? Возможно, но долго это не протянется». И подспудно у меня робко шевельнулась неясная мысль: «А люблю ли я его?»

Горе женщине, если подобная мысль зародится у нее после клятвы верности перед алтарем, когда двери костела уже захлопнулись.

Дрожа, стояла я, окутанная холодной мглой, и бессмысленно глядела перед собой. В пожухлой траве белела маленькая астра, такая же бледная и дрожащая, как я. Головка бедного цветка раскачивалась на ветру, он остался один после гибели собратьев и, казалось, с тоской ожидал теперь смерти. Я сорвала белую астру и, медленно поднимаясь по ступеням дома, обрывала мелкие стылые лепестки, машинально шепча: «Люблю? Не люблю?» Влюбленные девушки часто гадают по цветам, но они вопрошают с надеждой, а я это делала с отчаянием… Последний лепесток упал, и с губ сорвалось: «Не люблю!..»

Я схватилась обеими руками за голову, всеми силами пытаясь заглушить в себе эту мысль. «Неправда! — упрямо и яростно шептала я. — Я люблю его, люблю, люблю! Я должна, обязана его любить!» У себя в комнате я бросилась к фортепьяно, надеясь в музыке найти утешение. За окном ветер гнал тучи желтых листьев, словно бабочки, летели они с высоты. Пальцы коснулись клавиш, и полилась грустная, дотоле незнакомая мне мелодия, исторгая из страдающего сердца слова песни:

Желтый лист летит с дерев,
Слез небесных льет поток,
Смолк души моей напев,
Дней моих увял цветок!..

Слезы не дали мне продолжать. Я упала на ковер и судорожно зарыдала.

Вдруг я почувствовала, что меня кто-то поднимает, и с трудом встала. В комнате было уже совсем темно, но я узнала стоящего передо мной Генрика. Рыдания заглушили стук экипажа и его шаги. С плачем бросилась я ему на шею. Генрик обнял меня, усадил рядом с собой и, взяв за руки, ласково спросил:

— Что случилось, Регина?

— Не знаю, — сквозь слезы отвечала я. — Но мне очень плохо!

— Бедное дитя! — прошептал брат. — Не думал я, что пробуждение наступит так скоро. Расскажи мне все откровенно, представь, будто ты говоришь с отцом, он, конечно, сумел бы уберечь тебя от беды.

Внесли свечи. Я взглянула не Генрика, лицо у него было точь-в-точь как у отца на портрете — кроткое, исполненное достоинства. И я снова бросилась ему на шею.

— Мой дорогой брат, отец мой! — воскликнула я.

— Рассказывай, сестричка! Ничего от меня не таи!

И я рассказала ему про свою тоску, одиночество, стремление к иной жизни, про потрясшее меня страшное сомнение.

Генрик хмурил брови, лицо его было печально.

— Я предвидел это, — сказал он, когда я кончила. — Наука, путешествия, молодость — все отвлекало меня, и я подолгу не бывал дома, поэтому не знал тебя ребенком, но предчувствовал, какая преграда встанет между тобой и твоим избранником, когда ты вырастешь. Твоя душа спала, когда вы встретились, и тебя пленила его внешность. Но сейчас она пробуждается, и с каждым днем ты будешь видеть все яснее и яснее. Бедное дитя… Видно, страдание было написано тебе на роду. Не отчаивайся, я постараюсь помочь тебе советом.

— Генрик, скажи мне, что представляет собой Альфред? Ведь я любила его, то есть, — спохватилась я, — люблю его, и он меня любит. Он добрый, посмотри, сколько у меня красивых вещей. Почему мне с ним плохо? У меня мутится разум. Ни днем, ни ночью не дает мне покоя этот мучительный вопрос, а ответить на него я не умею.

— Регина, — серьезно сказал брат, — не стану пророчить тебе несчастье: не мне разгадывать таинственные иероглифы твоей судьбы. Время, жизнь, зрелость подскажут тебе ответ на твои вопросы, мой долг указать тебе путь, вступив на который ты обретешь утешение и поддержку.