Последняя любовь Аскольда

Заметались кони, дружина Гордяты спешно натягивала луки и пускала стрелы наугад, не целясь.

Падали поверженные воины и кони, их тут же топтали, отовсюду раздавались вопли боли и непотребная брань. То, что не доделали лучники, закончили воины с топорами и мечами, неожиданно выскочившие во двор.

Гордята и Дар потеряли коней и теперь на земле отражали нападение. Воевода бился умело, защищая раненного в руку Дара. Юноша не стоял, безвольно наблюдая за сражением, а размахивал мечом, который унаследовал от отца-княжича. Меч был знатным оружием, новым, каролингским[44], но действовал им Дар неумело и в конце концов, не жалея, отбросил его и выхватил привычный боевой топорик, не давая врагу подступить к себе.

Княжеские гридни упорно наседали, выматывая силы противника, и Гордята вскоре ослаб, поднимая и опуская меч. Пот застил глаза, тело взопрело. Воевода не выдержал, всего на миг дал слабину, опустил меч, чтобы передохнуть, но и этого хватило расторопному гридню нанести удар топором по шлему. Шлем удар выдержал, лишь сплющился, сжимая голову мужчине. Гордята взвыл и от ярости, и от боли. Застежка бармицы[45] расстегнулась от удара по шлему, подставляя врагу незащищенное место, и расторопный княжий воин тут же воспользовался этим, ловко воткнув нож Гордяте в горло.

Гордята упал на колени, на него посыпались удары, хрястнули кожаные ремешки кольчуги, разрываясь, но он уже ничего не чувствовал. Наконец гридни сообразили, что воевода мертв, и отступили.

Дар, позабыв о собственной безопасности, нагнулся над поверженным воином, поднял его голову. Из горла хлестала кровь, обагрив руки юноши. Дар смотрел на кровь и ничего не чувствовал: ни горечи поражения, ни боли утраты. Перед глазами мелькали красные всполохи. На Дара навалилось несколько человек, и он даже не пытался сопротивляться. Гридни с победным кличем поволокли его в княжий терем.

Гордяте не дано было узнать, что князья по неосторожному поведению княгини и ключницы давно заподозрили неладное и сумели убедить одного из городских людей втесаться к нему в доверие. Так мятеж был обречен на провал в самом своем зародыше. Аскольд мог не тянуть до самого конца, схватить воеводу за измену и сгноить его в порубе. Но Аскольд был воином и с соперником решил покончить честно, истребив его в бою, чтобы показать Ярине, княгине и всему городу, кто в Киеве хозяин. Пусть горожане, увидев подавление мятежа, раз и навсегда зарекутся восставать против своих князей!

Глава седьмая

На памяти Ярины эта осень была самой тяжелой. Дни были наполнены страхом, тревогой и предчувствием беды. Ярина не находила себе места в ожидании вестей – плохих либо хороших. По многу раз в день она поднималась на башню и всматривалась в даль, стараясь увидеть у кромки почерневшего леса если не отряд, то хотя бы одинокого всадника, спешащего с сообщением. Но тщетно, кроме голых черных полей и стай перелетных птиц, собиравшихся в далекий путь, – никого.

Сидя в светелке, Ярина каждый раз вздрагивала, услышав конское ржание, или скрип ворот, или неожиданный говор под окном. Ее беспокойство невольно передавалось и ключнице, и всей дворне.

– Боярыня, не бегай ты каждый час на башню, – просила ключница, – простудишься наверху на сквозняке, заболеешь. Скоро роды, твои заботы и печали плохо подействуют на дитя. Сиди лучше в избе и не думай о плохом.

Совет хорош, да как его выполнить, если перед глазами все время стоит картина кровавой бойни. Как-то Ярине приснился сон: лачуга Белавы и медленно разлетающиеся черепки глиняной крышки. Проснувшись, Ярина поняла, что сон – предзнаменование, и надо ехать в Киев.

После продолжительных дождей ударил первый морозец. Грязь на дорогах застыла черной грудой, но можно уже было проехать на повозке.

Не дожидаясь позднего осеннего рассвета, Ярина привязала к поясу мешочек с монетами и велела ключнице подавать повозку к крыльцу.

– Что ты, боярыня, – испугалась женщина, – никуда я тебя не пущу. Да меня боярин со света сживет, и тебе несдобровать за самовольство.

– Разве ты меня удержишь? – усмехнулась Ярина, спустилась с крыльца и сама кликнула конюха.

Ключница запричитала:

– Да вдруг с тобой, боярыня, что в дороге случится! Ведь роды скоро. Зачем же ты себя мучаешь-то?

– Не пропаду, – отрезала Ярина, но, видя неподдельно страдальческое выражение лица ключницы, смягчилась: – Не беспокойся. Ехать недолго, день всего.

– Да хоть подожди, пока снег на дорогу ляжет, на санях-то легче добираться. А сейчас растрясет тебя всю.

Ярина ничего не ответила, повернулась к конюху, внимательно слушавшему препирательство женщин.

– Чего встал, рот разинув? Сказано, подавай повозку!

Едва конюх ушел выполнять приказ, во двор влетел всадник. Он устало сполз с коня и подошел к Ярине.

– Беда, боярыня. Мятеж подавлен. Воевода погиб, и с ним много воинов полегло. Всю ночь скакал. Вели накормить меня, боярыня, да дай приют – я в бегах.

Вокруг поднялся вой и плач по воеводе.

– А с Даром-то что? – Ярина в ужасе затрясла гонца за плечи, чуяла ведь, что сон в руку.