Последняя любовь лорда Нельсона

— Я прошу вас передать мои извинения их величествам, я вынужден отказаться от праздника. Я — английский моряк, а тут появился враг. Не дадите ли вы мне копию депеши, мистер Кларк? Я должен иметь оправдание моей поездки в Сардинию перед лордом Худом!

Как только Кларк вышел из комнаты, он подошел к Эмме:

— Мне очень обидна эта помеха, миледи. Но война… Я благодарю его сиятельство от всего сердца за оказанное мне щедрое гостеприимство. Его сиятельство может быть уверен, что эти прекрасные недели… — Встретившись с ней взглядом, он смущенно замолчал. И с трудом, запинаясь, закончил: — Прощайте, миледи… Да дарует вам Бог счастье. Счастье..

Она горько улыбнулась.

— И это все? Вам больше нечего сказать маленькой Эми? В эти дни… Я надеялась, что обрела друга… Но теперь… когда я открыла ему всю правду… я потеряла его, мистер Нельсон? Я опять потеряла его?

Казалось, он был тронут. Искал слова. Не находил их. Потом, следуя внезапному порыву, он вынул листок бумаги.

— Сегодня утром я написал письмо моей жене. Я хотел послать его в Лондон с ближайшим курьером сэра Уильяма. Я позволил себе в нем суждение о миледи. Еще не зная того, что миледи мне только что рассказала. Не угодно ли миледи прочесть его?

Он подал ей письмо, указал нужное место. Эмма прочла:

«Леди Гамильтон исключительно добра и дружески расположена к Джошуа. Она — молодая женщина с безупречными манерами и вполне делает честь тому высокому положению, которого достигла.»

Эмма содрогнулась.

— Вы писали это сегодня утром! А теперь… вечером?

Мягкая, добрая улыбка озарила его строгое лицо.

— Мне нечего тут изменить, миледи! Не перешлете ли вы письмо моей жене?

Он подал ей его. На мгновение их руки встретились. И против ее воли что-то овладело ею. Она сжала его руку в своих руках, прижала ее к своей груди, к губам. На глазах выступили слезы.

— Мой друг! — пробормотала она. — Мой друг…

Вдруг случилось что-то странное…

В то время как горячий ток крови, поднявшись от сердца, пронзил ее до самых кончиков пальцев, она почувствовала, что рука Нельсона похолодела. На лбу его выступил пот. Лицо его стало восковым, как у мертвеца. Она испуганно выпустила его руку. Но она повисла неподвижно в воздухе. Как бы сама по себе, не подчиняясь воле того, кому она принадлежала. Нельсон беспомощно смотрел на нее, молча, с отчаянием бессилья. Губы его дрожали, как от озноба. Как будто от мраморных плит пола проникал в него ледяной холод.

Но вдруг, словно от удара молотом, кисть руки откинулась в сторону и стала биться в диких судорогах… Началась страшная борьба между ней и Нельсоном. Стиснув зубы, он пытался согнуть руку, раскрыть слипшиеся пальцы, но усилия его долго оставались тщетными. Наконец судорога прошла, пальцы раздвинулись, кисть упала.

Глубокий, прерывистый стон вырвался из груди Нельсона.

— Ничего, миледи! — быстро сказал он. — Это последствия лихорадки, которой я заболел в Вест-Индии. Простите за неприятное зрелище. И… прощайте! Прощайте!

Она видела его смущение, неуверенность. Молча дала ему уйти. Прислушивалась к шуму его шагов, пока он не стих в длинных коридорах. Потом заперла дверь. Ей казалось невозможным видеть этой ночью другие лица, слышать другие голоса. Пусть Джошуа и Том уедут, не попрощавшись с ней. Что ей до того! Она никогда уже не увидит Нельсона…

Никогда?

Она вышла на балкон, притаилась, оперла голову о ладони. Вглядывалась в темноту. Думала…

Теперь она поняла. Это прощание открыло ей глаза. И тот сумасшедший сон в объятиях сэра Уильяма. Она любила Нельсона. А теперь он уехал…

Никогда?

Когда-то она, поднявшись с лондонских улиц, бросилась в объятия Гревилла:

— Я люблю тебя! Возьми меня!

Тогда она была правдивой и высокой. Но сегодня, после долгого позора немилых ей объятий, с которыми она мирилась…

Может быть, Нельсон и не устоял бы против ее красоты. Но сердце его принадлежало жене. Соблазнительница толкала его к той же низости, от которой страдала ее собственная душа. А потом он бы презирал и проклинал ее.

Может быть, хорошо, что он уехал?..

И никогда?..

Она поднялась в ознобе, хотела вернуться в комнату. Но в это время на востоке забрезжил первый слабый проблеск нового дня. Она спешно пошла за подзорной трубой, поискала корабль.

Наконец она увидела его. На мачтах уже поднялись белые паруса, легкий утренний бриз надувал их. Из тишины выплыли четкие ритмы далекого пения. Матросы поднимали якорь. Корабль медленно заскользил по волнам. Стало светлее. Розовые лучи пронзили воздух. Вдруг бесчисленные потоки пурпурных лучей разлились по яркому сапфиру неба, по синеватому металлу моря, по сверкающему изумруду лугов. Потом они вознеслись на холмы, потекли на Мизенум, на Ишиа, на которой, как жертвенный алтарь, пылал Эпомео, тогда как дымная тень Везувия простиралась над морем.

Из этой тени появился «Агамемнон». Диадемы огней горели на концах его мачт, тело корабля было окутано пурпурным плащом. На пылающе алых крыльях своих парусов он, казалось, поднялся из моря, как из огромного гнезда, и устремился к солнцу. Царь-орел.