Последняя любовь поэта

— Об Афродите же... Дорогой хозяин, я пьянею, скоро язык перестанет меня слушаться, но сейчас я еще могу его прочесть.

— Буду рад, Гиперид.

Актер приподнялся. Сел, опираясь для верности на левую руку. В правой держал недопитую чашу. Она дрожала, голос порой прерывался, но в нем была искусно переданная волнующая нежность:

«Чистого дай мне желанья дар,

Нежною страстью ласкай меня.

Буду служить, Афродита, тебе

В венке посвященных, не в рабства цепях.»

Феокрит был трезв, хотя пил вровень с актером. Грустная тревога не давала опьянеть. Он внимательно слушал и наблюдал. Глаза чтеца были устремлены на обнаженные руки Миртиллы.

Поэт сказал себе, что больше Гипериду здесь не бывать.

XXIII

В гостях у Феокрита Гиперид выпил столько вина, что раб с трудом довел его до дому. На следующее утро актер все же вспомнил, что, прощаясь с ним, Феокрит пожелал счастливого плавания, хотя о дне отъезда между ними не было речи. Сказал, что небесные покровители кораблей и коней, Кастор и Полидевк, избавят синод от бурь и опасностей. Надеется, что избавят. Говорил как будто серьезно, а глаза смеялись. Протрезвившись, Гиперид понял, что поэт больше не желает его видеть. Должно быть, ревнует... Актер насмешливо улыбнулся. Рано начал старик. Ничего ведь еще не было. Но будет, будет...

Дни Миртиллы проходили по-прежнему. Каждое утро молодая хозяйка отправлялась с Эвноей на рынок. Иногда отсылала служанку домой и час-другой одна бродила по городу или шла в храм. После обеда отдыхали, потом, надев теплые плащи, шли гулять за город. Природа мед ленно замирала, краснели листья ежевики, покрытые серебристыми капельками росы. Понемногу осыпались пожелтевшие ивы. На выгонах распустились ядовитые лиловые цветы осенника. В саду Миртиллы все еще цвели поздние розы и стоял нежный терпкий запах миртовых кустов. Все было так, как всегда бывает осенью на берегах моря Геллы, пока еще не начались обложные дожди,

Однажды утром, проходя с Эвноей по рынку, Миртилла заметила, что в нескольких шагах за ними, не отставая и не нагоняя, идет старик в темном плаще, по виду раб. Следит, подумала она. Что ему нужно?.. Вошла в посудную лавку, для вида поторговалась, вышла обратно. Хотела проверить, ушел ли раб. Он стоял, рассматривая посуду, выставленную у дверей. Взглянул на выходивших женщин, отвернулся и снова заковылял вслед за ними. Свернули в боковую улицу. Миртилла обернулась. Лысый старик поймал ее взгляд и на мгновение вынул из-под полы что-то плоское, завернутое в материю. Миртилла поняла сразу — таблички, письмо. Она отослала Эвною домой и, когда служанка скрылась за углом, подозвала раба. На глухой уличке никого не было. Старик низко поклонился и торопливо пробормотал:

— Прочти, госпожа, и скажи, придёшь или нет…

Миртилла сломала печать. Письмо было от Гиперида. На днях он уезжает, может быть побывает в Афинах и тогда охотно навестит мать Миртиллы. Надо только, чтобы она пришла послезавтра, когда станет заходить солнце, к статуе Пана на городском выгоне, там, где начинается дорога в Абидос. Скажет, как найти мать и что ей передать. Если не сможет прийти в этот день, пусть сама назначит, когда, но ничего не говорит Феокриту. Нельзя — они поссорились...

Миртилла увидела лицо матери так ясно, точно ее старушка была здесь, на улице Лампсака. Вспомнила, что на послезавтра Феокрит снова приглашен на пир к эпистату и, не задумываясь, ответила рабу:

— Скажи, что приду, как написано...

Сунула ему триобол и, не слушая благодарностей, быстрыми шагами пошла домой.

Давно у Миртиллы не было такой радости... Третий год шел с тех пор, как она покинула Афины. Жители ее родного города приезжали в Лампсак нередко. Случалось и Миртилле с ними встречаться, но никто не знал ее старушку, безвестную огородницу. А теперь пройдет несколько месяцев, Гиперид вернется, расскажет... Миртилла заранее его благодарила. Хороший он человек. Жаль, что они с Феокритом поссорились и нельзя сказать дома правду, но что же делать...

Поэт сразу заметил, что подруга чем-то обрадована. Она напевала свои любимые песни, шутливо брала его за уши, как это делают деревенские девушки со своими возлюбленными, ласкала собак. Не говорила, в чем дело, а Феокрит не спрашивал. Видел, что радость хорошая — женщина, которая обманывает того, кто ее любит, так себя не ведет. Поэт с нежностью смотрел на ее снова посвежевшее лицо. Глаза блестели, улыбались пунцовые губы. — Лучше так...— думал Феокрит. Что-то скрывает, но не раз уже это с ней бывало. Молчит-молчит, потом сядет на колени, обнимет и все расскажет...