Последняя лошадь

– Не только… Быт, конечно, тоже. Да, я ненавидела жить в гостиницах и толкаться на кухнях с цирковым бабьём! Я не могла найти с ними контакта, да и не хотела! «Primatus primitivo!» – как мне тогда казалось… Вечно кочующие, скачущие-прыгающие, живородящие… Это сейчас, по прошествии многих лет, я осознала, что цирковые – люди особенные, ни на кого не похожие. Подчас гораздо лучше и умнее многих. Но тогда я никак не могла привыкнуть к постоянным переездам, неустроенности, вечно рваному репетиционному трико твоего отца, бесконечным его травмам, к проблемам с нехваткой средств, ругани по размещению в гостиницах. К этому отупляющему однообразию происходящего, где менялись только названия городов! Я спасалась только в любви, в объятиях твоего отца. Но так долго продолжаться не могло. Этого оказалось мало для жизни! Для жизни страдающей Женщины!.. Когда появилась ты, стало легче. И ещё труднее… Я поняла, что гибну!.. Два с лишним года тоски и одиночества!.. Однажды, когда отец вернулся из Австралии, у меня уже была другая жизнь. Другой… Развелись… Потом много раз возвращалась к нему, он ко мне. Снова расставались. Мы много лет не могли оторваться друг от друга, как расколотый надвое материк… Твой отец не только удивительный мужчина. Он потрясающий человек! Но он не мог ради нас с тобой бросить цирк, а я не хотела снова потерять театр и свою свободу… Вот тебе моя исповедь и вся правда, доченька! – последнее слово она произнесла без ласки в голосе, скорее как-то холодно, с обидой, в которой проглядывались рожки зависти и ревности. – Запомни! Страшно одиночество! Но ещё страшнее одиночество вдвоём…

Глава семнадцатая

…Жизнь цирковых измеряется не годами, а городами. Несколько гастрольных городов – и год прошёл. Не успеешь оглянуться – прошла жизнь…

Пашкина жизнь последующих двух лет потеряла ориентиры, вехи, стороны света. Его существование растянулось в один бесконечный день, где перемешались времена года – зимы с вёснами, солнце с тяжёлыми тучами, а холодные, муторные рассветы – с бессонными ночами. За это время они дважды отработали в Ленинграде. Любимый город Пашку реанимировал, возвращал к жизни, держал какое-то время на плаву, но не более того…

Был ли он счастлив? Наверное, да. Потому что его жизнь переполнялась любовью. Был ли он несчастен? Скорее всего – да. Потому что та же самая любовь его отравляла ежедневно, ежесекундно…

…Для Валентины Пашка был единственным чем-то настоящим. Она им дорожила. Но, странное дело, в то же время была готова поделиться и им, как делилась всем, что её окружало. Её щедрость не знала границ и подчас граничила с безрассудством. Она делала малознакомым людям подарки спонтанные и дорогие. Могла осыпать последними деньгами нищих у храма, а потом занимать до зарплаты. Могла отдать всё заработанное в зарубежной поездке, если кто-то из цирковых вдруг хотел купить машину, а потом, не напоминая, годами лишь надеяться на возвращение долга. Она не копила, не считала. Ни к чему не привязывалась. К ней само всё шло, и она так же легко от всего избавлялась.

«Сколько той жизни!..» – под таким лозунгом она просыпалась и ложилась спать. Радовалась каждому дню сама и ждала от мира такой же радости. «Я могу прожить без всего, наверное, даже без воды и пищи. Не смогу только без моего полёта – без воздуха. И знаю – ни дня не проживу без Любви!..»

Валентина была личностью яркой, незабываемой, с красотой ангела и поступками крылатого демона. Она носила на себе печать высших сил: этакое сочетание гипнотической порочной блудницы и целомудренной красавицы, опьянённой жизнью, от которой невозможно было оторваться.

Она ничего не могла с собой поделать. Возможно, и не хотела. Жила как жила! Летела по судьбе, как под куполом: весело, по цирковому куражно и не оглядываясь.

Трагедия Пашки заключалась в том, что с такой, как Валентина, невозможно было жить! Как и невозможно было расстаться. К тому же до сей поры Пашка других женщин не ведал. Валентина у него была первой и пока единственной…

Её адюльтеры, в основном, были скоротечны, как сгорающий порох. Ни у кого никаких шансов на продолжение не оставалось, какого бы качества не были плотские утехи. Её интересовал только сам факт близости, этап, миг!.. Изредка она «задерживалась». Тогда очередной роман, похожий на фейерверк или откупоренную бутылку фонтанирующего шампанского, как правило, имел шумное скандальное завершение…

Ей много раз задавали один и тот же вопрос: «Зачем?..»