Последняя лошадь

– А-а, Валин муж! – Пашка невольно вздрогнул от упоминания имени своей бывшей жены. – Звонил Виктор Петрович, звонил! Но там, в гримёрке, у него, кроме дивана, ничего нет. На-ко вот, до утра продержишься, – вместе с ключом вахтёр протянул тёмно-синее солдатское одеяло и крохотную подушку с наволочкой неопределённого цвета. Потом долгим взглядом проводил молодого парня, который тяжело поднимался на второй этаж. Вздохнул понимающе и пошёл на своё место…

Пашка долго смотрел из окна на чёрную воду Фонтанки, по которой осенние листья скользили маленькими жёлтыми корабликами, пока октябрьские сумерки не смешали черноту воды с чернотой Ленинградского неба. Свет он так и не включал.

Пашка стал укладываться спать. Диван был крохотным, только для сидения. Он подставил стул, укрылся суконным одеялом, которое пахло пылью, подогнул колени и прикрыл глаза… Продрог он основательно и всё никак не мог согреться. Было зябко и неуютно. По потолку сновали тени и колышущиеся отражения от реки. Пашка абсолютно не знал, что будет делать завтра и как ему теперь дальше жить. Вдруг нестерпимо захотелось прижаться к маме, как когда-то в детстве, уткнувшись в её тёплые колени. Но мамы давно не было на этом свете. У него не осталось никого из родных в этом мире, кроме вечно пьяной тётки. Пашка был по сути один! Лишь старенький Захарыч, который в последние годы заменил ему всех. Но и он сейчас был далеко, в другом городе. А теперь вот и его Валентина! Хм, его… На Пашку вдруг навалилась вся тяжесть последних дней и такая тоска одиночества, что он не выдержал и тихо, сотрясаясь плечами, заплакал. Слёзы горячими ручьями текли из его глаз. Он не заметил, как уснул…

Глава двадцатая

Пашка собрал чемодан, куда с навесных полок перекочевали его книги. Туда же положил вещи, Валин портрет, где она на съёмках какого-то фильма в старинной шляпе с вуалью. В сумку сложил свой нехитрый скарб и обвёл комнату прощальным взором. Он покидал этот дом, где ему было столько раз хорошо с Валентиной, навсегда…

В дверном проёме появилась Валина бабушка Инна Яковлевна. В её мудрых, всё ещё ясных глазах прятались слёзы и невысказанная боль.

– Храни вас бог, Павел, и Вселенская любовь! Вы её заслужили! Я удивлена, как из одинокого мальчика, лишённого материнской ласки и защиты отца, мог вырасти такой замечательный человек! У вас доброе, щедрое сердце и чистая душа! Дай вам бог счастливой судьбы! Простите меня! Простите Валентину и её мать. Простите нас всех!..

Пашка подошёл и прижался к Инне Яковлевне. Этот человек всегда ему был приятен и искренне рад. В её доме в любую погоду было солнечно, тепло и уютно. Она, родившаяся ещё в Санкт-Петербурге, обладавшая манерами выпускниц Смольного института благородных девиц, всегда была приветлива и невероятно добра ко всем. Пашке, как ему казалось, в её душе было отведено особое место.

– Нам надо обстоятельно поговорить, хотя бы на прощание. Иначе моё сердце разорвётся…

Инна Яковлевна села на край стула у обеденного стола, убранного белоснежной скатертью, в центре которого красовался прощальный букет жёлтых роз, принесённый Пашкой. В руках она держала какой-то порыжевший прямоугольник – то ли открытку, то ли фотографию. Пашка присел на софу.

– Хм, жёлтые… – Инна Яковлевна посмотрела на цветы и грустно улыбнулась. – Символично…

Она передёрнула плечами, как будто ей вдруг стало зябко.

– Вот вы сейчас уйдёте, и я в очередной раз останусь в этих стенах одна. Валентина теперь ночует в вашем цирковом общежитии, говорит, так легче… Одиночество страшная вещь. Меня оно сопровождает всю мою жизнь. Что это такое, не мне вам объяснять, мой мальчик. Есть в каждой судьбе истоки беды. Они, как правило, скрываются в детстве. Видимо, пришла пора рассказать историю моей жизни, чтобы вы поняли, откуда косы растут у моих, по большому счёту, несчастных девочек… Павел, пожалуйста, выслушайте! Никогда никому не рассказывала. Это исповедь одинокой старухи в конце своего пути. Да, да, прошу, не перебивайте, я знаю, о чём говорю. Сочувствия мне не надо, нужно просто ваше понимание…

Есть такая штука – нумерология. Вы, наверное, слышали об этом. Есть цифры, которые преследуют наш род. Ну, давайте обо всём по порядку… Мой отец – адмирал русского флота. Погиб во время Цусимского сражения в русско-японской войне. Я его почти не помню. Мне тогда было немногим более двух лет. Выросла без отца… Вы, Павел, я думаю, также слышали о событиях конца тридцатых годов в нашей стране и о борьбе с формализмом в искусстве. Когда моей дочке было два года и три месяца, она тоже осталась без отца… Состряпали гадкий донос на Великого артиста и режиссёра, коим был мой муж. Вина – его творчество и происхождение, а проще – зависть коллег по театру. Настоящая фамилия моей дочери… – тут Инна Яковлевна, почему-то оглянувшись по сторонам, протянула старую фотографию, на которой Пашка узнал известного театрального деятеля той эпохи, о котором в цирковом училище столько раз читали лекции по истории театра.

– Так ваша дочь…

– Да! Дочь этого человека…