Последняя лошадь

Света подошла к коню, который постепенно успокаивался и снова обретал веру в людей. Она протянула ему морковку. Серпантин потянулся губами, громко и вкусно захрумкал. Света гладила лошадь по мягким, всё ещё раздувающимся ноздрям, потом в них тихо подула, как делала всегда, когда ласкала своих подопечных. Серпантин положил ей голову на плечо и тихо жалобно вздохнул. Света прошлась рукой по взмокшей шёлковой шее молодого жеребца.

– Хороший мой, хороший! Мы тебя в обиду не дадим…

За кулисами громыхал голос Стрельцова, который сдерживал себя как мог.

– Ты что творишь, хомут тебе в дышло! Я давно за тобой наблюдаю! Из тебя дрессировщица, как из говна пуля! Тут нужно безграничное терпение и такая же любовь! Животное рассказать не может, что у него что-то болит, или оно не понимает, чего ты от него хочешь. С ребёнком так же будешь поступать? Наверняка так же…

– Так то ребёнок!

– Животное больше, чем ребёнок, – оно ничем не защищено, кроме твоей любви и разума. Бросай это дело, уезжай! Не твоё это! Слышишь – не твоё! Я в Главк докладывать не стану. Уходи по-хорошему. Возвращайся к мужу и продолжай работать свой номер! Начальству найду, что сказать. Замену тоже найду. Работать с тобой не стану. Уходи с глаз долой!..

Глава сорок пятая

Через месяц с небольшим, по просьбе Захарыча, утренним поездом Пашка снова приехал в Минск.

До этого у него были тяжелейшие гастроли в Кемерово. Условия паршивые, город – не разгуляешься, программа тоже, мягко говоря, оставляла желать лучшего. К тому же весна в Кузбасс явно запаздывала. Он репетировал, как никогда, часов по восемь-девять, прихватывая время до и после представления. Это крепко спасало от одиночества и депрессии. Но и накопленная усталость давала себя знать. По окончании гастролей нужно было прилететь в Москву на окончательное оформление документов в Венгрию. Это был единственный положительный момент за всё время…

У Стрельцова в Минске наступила «чёрная полоса». Корсарова довела ситуацию до абсурда. Она писала гневные письма во все отделы Главка. Муж сходил в партком с просьбой разобраться. Минское руководство – директор цирка и инспектор манежа – в ответ на запрос Москвы изложили своё видение ситуации, которое разнилось с мнением циркового начальства. Захарычу на старости лет тоже пришлось что-то там писать. Назревал скандал. Со дня на день сюда должна была приехать авторитетная комиссия, чтобы решать судьбу Корсаровой, Ивановой и Стрельцова. Положение было серьёзней некуда. Конюшня стояла под угрозой расформирования.

У Пашки в Москве дела тоже оказались не лучше. Валентина теперь работала в программе цирка на Ленинских горах. Она его заманила к себе в гостиницу «Арена» в тот же самый их номер 10–12. Пашка не устоял… Там выяснилось, что его намечающаяся поездка в Венгрию – дело её рук. «Ангелы» на три месяца тоже ехали в Будапешт. Валентина пыталась таким образом вернуть бывшего мужа.

В этот же день в зарубежном отделе Главка под недоумевающими взорами сотрудников он без объяснений категорически отказался от поездки!..

К Захарычу Пашка приехал измочаленным и потерянным. Света поняла это с первой же секунды по его внешнему виду, остальное почувствовала женской интуицией.

Они зашли в её гостиничный номер. Тут жила ещё одна служащая из аттракциона верблюдов «Караван горного Памира». Той сегодня предстояло дежурить в цирке целые сутки. Пашка здесь мог хоть немного отоспаться. Этажом выше друг Юрка Александров привёз жену с новорождённым Теперь в его «люксе» царила радостная кутерьма, и им было не до него.

Номер Светы был просторный, но какой-то неуютный. Высокие, посеревшие от времени потолки. Серые потрескавшиеся стены в выщерблинах. Серые, плотно задвинутые шторы на окнах – первый этаж!.. Две неширокие кровати, придвинутые к стенам, две тумбочки, два стула, кухонный стол. На нём электроплитка, рядом турки для кофе, пара кастрюль, умывальник. Этакий холостятник…

Тумбочка Светы застелена белой салфеткой. На ней будильник, книги, черноморский рапан. Подсвечник из половинки красного кирпича, залитый воском. Флакон недорогих духов. На стене – цирковая афиша с изображением вздыбившейся лошади и дрессировщицы с поднятым вверх шамбарьером. Внизу фамилия и имя артистки, чья конюшня перешла к Захарычу и Свете.

– Завтракать будешь?

– Я бы поспал…

– Раздевайся, я пока пройдусь…

Пашка в хмуром расположении духа сложил вещи на спинку стула, зажёг свечу на кирпичном подсвечнике и уставился в потолок. Ни планов, ни чувств, ни желаний.

Время замерло. Будильник хлопал маятником, как одинокий зритель в пустом цирке…

Пришла Света, присела на краешек кровати и с материнской улыбкой вгляделась в Пашкино осунувшееся лицо. Пламя свечи трепетало, тени бродили по стенам комнаты и вспыхивали светлячками в зрачках Пашки. Он сонно хлопал глазами и не знал, что делать. Потом вдруг притянул Свету к себе. Она не сопротивлялась. Жара безотчётно, сам толком не понимая, что творит, затащил Свету в кровать, раздел наполовину и… обмяк, рухнув на неё. Он так лежал минуту, потом хрипло произнёс:

– Прости!..