Последняя милость

В конце концов она призналась, что Софи приходила в Лилиенкорн, чтобы попросить у нее мужскую одежду, принадлежавшую Григорию.

— Она ее мерила здесь, вот на этом самом месте, где вы сидите, господин офицер. Не могла же я ей отказать. Только ей не подошло, слишком она высокая.

Действительно, мне вспомнилось, что еще в шестнадцать лет Софи была на целую голову выше заморыша из книжной лавки. Я чуть не засмеялся, представив, как она пытается натянуть на себя брюки и пиджак Григория.

Мамаша Лоева предложила ей крестьянское платье, но Софи стояла на своем, и в конце концов удалось отыскать для нее подхо­дящий мужской костюм. Еще ей дали проводника.

— Кто такой?

— Он не вернулся, — только и ответила старая еврейка, и ее от­вислые щеки затряслись.

— Так значит, из-за того, что он не вернулся, вы на этой неделе не получили письма от сына. Где они?

— Если бы я и знала, господин офицер, вряд ли вам бы сказала, — заявила она не без достоинства. — Ну, предположим даже, знала я несколько дней назад, вы ж понимаете, на сегодняшний день эти сведения вам ничего не дадут.

В этом был несомненный резон, а толстуха, будучи не в состоя­нии скрыть все признаки животного страха, не лишена была при этом скрытого мужества. Ее сложенные поверх передника руки ходили ходуном, но штыки были бы против нее так же бессильны, как про­тив матери Маккавеев. Я уже решил, что сохраню жизнь этой жен­щине, — она ведь, в конце концов, всего лишь оказалась замешанной в ту неясную игру, которую мы с Софи вели друг против друга. Впрочем, что толку — старую жидовку все равно забила насмерть солдат­ня несколько недель спустя, но лично я мог бы раздавить гусеницу с тем же успехом, что и эту несчастную. Я, наверное, проявил бы мень­ше снисходительности, будь передо мной Григорий или Фолькмар.

— А барышня Реваль, надо полагать, давно посвятила вас в свои планы?

— Нет. Был об этом разговор прошлой осенью, — проронила она, робко покосившись на меня — так смотрят, когда пытаются понять, насколько собеседник осведомлен. — Но с тех пор она мне об этом не заикалась.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь, и сунул обугленную пачку писем Григория в карман.

Мне не терпелось уйти из этой комнаты, где шубка Софи, бро­шенная на край софы, удручала меня, точно я видел собаку без хозя­ина. Никто не разубедит меня, пока я жив, что шубку старая еврей­ка потребовала в уплату за свои услуги.

— Вы хоть знаете, как сильно рисковали, помогая барышне Ре­валь перебежать к врагу?

— Мой сын велел мне делать все, что прикажет молодая графи­ня, — ответила повитуха: как видно, фразеология нового времени была ей нипочем. — Если ей удалось до него добраться, — прибавила она, будто не удержавшись, и в ее голосе невольно прорвалось квох­танье гордой наседки, — то, думается мне, мой Григорий и она — они поженятся. Так-то ведь оно легче.

На обратном пути в грузовике я громко расхохотался над собой: надо же было так печься о судьбе молодой госпожи Лоевой. Вероят­нее всего, конечно, тело Софи лежало сейчас где-нибудь в канаве или в кустах — колени согнуты, волосы перепачканы землей, — словно куропатка или фазанья курочка, подбитая браконьером. Естествен­но, что из всех возможных вариантов я предпочел бы именно этот.