Последняя Мона Лиза

Поставив фотографию обратно на столик, она подумала, что иногда приходится делать что-то неправильное по отношению к людям, которых любишь; приходится делать, как бы тяжело это ни было, просто потому что не видишь другого выхода.

53

Утреннее небо над Парижем было аспидно-серым, хотя сам город – так прекрасен, как мне и представлялось. Добравшись на такси из аэропорта, я решил как следует посмотреть город, сдал сумку на хранение и теперь прогуливался по предместью Сен-Жермен, историческому району побеленных зданий с коваными железными балконами, модных бутиков и элитных картинных галерей.

Найдя симпатичный ресторанчик, я устроился у барной стойки из красного дерева, поел омлета с жареной картошкой и выпил желанного кофе. После ночи, проведенной с метавшейся во сне Аликс, я чувствовал усталость и тревогу. Был ли причиной кошмаров недуг ее матери – или что-то другое, невысказанное, причиняло ей такую боль? Должен сказать, мне понравилась пылкость ее прощального поцелуя, но не понравилось, как она меня потом оттолкнула. Она что, все еще играет в кошки-мышки? Если так, то эта игра, судя по всему, доставляет ей не больше удовольствия, чем мне.

До встречи в Лувре оставалось еще два часа, и я решил побродить по улицам и полюбоваться городом. Кофе помог, и я бодро прошелся по территории Дома инвалидов, комплексе зданий французских военных. Золотой купол на главном корпусе умудрялся сверкать даже в пасмурную погоду. Пройдя по нескольким обсаженным деревьями улицам, я остановился в восхищении у большого многоярусного театра, который оказался знаменитой «Комеди Франсез». Я готов был бродить по улицам Парижа весь день, но приближалось время назначенной встречи. К Лувру я подходил с волнением и трепетом: наконец-то я воочию увижу «Мону Лизу». Смогу ли я распознать тайный знак Шодрона, даже если он попадется мне на глаза?

Куратор отдела живописи эпохи Возрождения Алан Жанжамбр, казалось, сошел с картины Эль Греко: темные волосы, угловатые черты лица, короткая острая бородка. Он поверил, что я пишу научную работу о картине Леонардо, и согласился помочь, но явно торопился и вел себя так, словно я отвлек его от какого-то важного дела. Сейчас он провожал меня к картине, и стук его полуботинок по мраморному полу отдавался эхом в стенах музея. Кондиционированный воздух был прохладным и разреженным, но сильно пах лимонной мастикой для пола, а еще отдавал чем-то затхлым. Я начал понимать, почему Винченцо называл это место кладбищем.

Переходя из коридора в коридор, мимо знаменитых произведений искусства, и не задерживаясь возле них, я невольно думал, что вот так же целеустремленно шел по этим коридорам мой прадед, чтобы совершить свое дерзкое преступление.

Через каждые десять-двадцать шагов мой провожатый оглядывался и говорил: «За мной» – коротко и резко, как будто отдавал команду собаке. Мне даже захотелось тявкнуть в ответ.

Наконец, мы добрались до галереи «Зала государств», где находилась она, «дама Леонардо», как часто называл ее Винченцо.

Первое впечатление было: «какая же Она маленькая». Но уже через несколько секунд ее безмолвная сила поглотила меня. Что стало тому причиной – ее всемирная слава или то, что я много лет грезил этой картиной?

Шагнув ближе, я вздрогнул: навстречу мне из картины двинулась призрачная тень давно не бритого мужчины. Я не сразу сообразил, что это мое собственное отражение в стекле, которым закрыта «Мона Лиза». Переведя дух, я отступил назад.

– Стыдно закрывать такую картину стеклом, – произнес я, повторив за невидимым суфлером слова, которые Симона когда-то сказала своему мужу.

– Но приходится! – возразил куратор. – Как-то один ненормальный плеснул на нее кислотой! Другой швырнул камень! Представьте, какое злодейство!

Я кивнул и снова приблизился к картине. Женщина передо мной не выглядела нарисованной – красивая и задумчивая, она практически дышала. Если это была одна из шодроновских подделок, то, бесспорно, блестящая.

Я спросил, нельзя ли включить освещение, но Жанжамбр посоветовал подождать, пока глаза привыкнут к неяркому сегодня дневному свету. Он оказался прав, хоть и вел себя несколько высокомерно. Спустя минуту я стал лучше различать нюансы изображенного тела и мягкие складки драпировки.

Затем мы с Жанжамбром устроили что-то вроде перепалки, точнее, состязания, кто больше знает о картине: имя натурщицы, и каким образом окислились и потемнели краски, и тот факт, что картина была, скорее всего, обрезана, и тот, что у Моны Лизы когда-то были брови, со временем выцветшие, а также то, что Леонардо работал над картиной много лет и хранил ее у себя до самой смерти…

– Ее улыбка – своеобразная отсылка к названию «Джоконда», что в переводе с итальянского означает «счастливая», – сообщил Жанжамбр, и на его плотно сжатых губах промелькнула улыбка. – И вы знаете, она не была особо знаменита до середины девятнадцатого века, когда художники-символисты начали превозносить ее достоинства.

– Давайте не будем забывать, что случившаяся в 1911 году кража тоже прибавила ей очков, – не утерпев, вставил я.