Последняя Мона Лиза

Вернувшись к ноутбуку, Смит прочитал приходившую на почтовый ящик рассылку Интерпола: несколько сообщений о незавершенных расследованиях в их отделе, ничего нового и определенного, ничего такого, что срочно требовало бы внимания. Он откинулся на спинку стула, закурил, сделал затяжку, которая обожгла ему горло, и потушил сигарету. В одном Перроне прав – он слишком много курит.

Хватит. Он закрыл ноутбук: нужно выйти на улицу, подышать свежим воздухом, посмотреть на мир.

На улицах вокруг отеля было людно. Смит двинулся по кривой и извилистой рю де Фобур Монмартр. Для человека, прожившего полжизни во Франции, Смит очень плохо знал Париж и чувствовал себя деревенщиной. Наверное, он чувствовал бы примерно то же самое, если бы вернулся сегодня в Нижний Ист-Сайд на Манхэттене, где вырос. Смит слышал, что район был заметно облагорожен: бутики, модные рестораны. Ничего такого он в детстве не видел. Он вспомнил свою мать, как она разогревала тарелку супа «Кэмпбелл» на тесной кухне и постоянно о чем-нибудь беспокоилась: о счетах, о сыне. Проваливай и исправься. Ее вечная мантра.

Смит миновал десяток дешевых гостиниц и еще больше закусочных, затем несколько магазинов одежды: над одним из них яркий неоновый клоун моргал красным носом. Не был ли он сам таким же клоуном, дураком, отказавшимся от спокойной работы? Проваливай и исправься. Это то, чем он занимался всю жизнь, но на сей раз отказался от надежного места ради фантазий о славе. Что бы подумала об этом его мать? Прошло уже десять лет со дня ее преждевременной смерти, поздно спрашивать, да может, это и к лучшему.

Мигающая вывеска ресторана «Шартье» напомнила ему, что он голоден. Смит прочитал меню и пошел мимо входа во двор, где официант со скучающим видом проводил его к столику. Смит неторопливо поел terrine de campagne[75] на ломтике поджаренного, а может, просто черствого хлеба, запивая его кислым белым вином и все время думая о своих делах: риске, ставках, возможных наградах за успех, унижении в случае неудачи. Когда он допивал кофе, официант уже стоял над ним, с нетерпением ожидая, когда будет оплачен счет и столик освободится для следующего клиента.

Потом Смит бродил по бульвару и с беспокойством думал о Перроне. Как он мог поверить бывшему алкоголику и хулигану? Парень, возможно, и вырос, но разве кто-нибудь когда-нибудь исправлялся до конца? Всю ли правду сказал ему Перроне, спрашивал себя Смит. Он не мог в это поверить. Естественно, он ведь и сам всей правды про себя не раскрыл.

66

Мне удалось поспать три или четыре часа, потом я летел из Парижа во Флоренцию. Теперь я сидел, дожидаясь Александру, в том кафе, куда мы заходили в самый первый раз выпить кофе, и репетировал то, что собирался ей сказать. Когда она вошла, щеки у нее были румяными от холода.

– Что у тебя с глазом? – с ходу спросила она.

– Ушибся нечаянно.

– Не слишком сильно? – Она как-то странно посмотрела на меня, потом чмокнула в щеку и расстегнула свое пальто. Кремовый свитер придавал ее коже оттенок слоновой кости. Я сказал, что она прекрасно выглядит. Аликс ответила, что я выгляжу ужасно.

– Я думала, ты пробудешь в Париже несколько дней.

– Так и есть, – подтвердил я. – То есть я так и собирался. Но моего друга вызвали по делам, так мне придется еще раз туда лететь.

– Вот как? Когда?

– Скоро. Но перед этим я хотел увидеть тебя, – я потянулся к ее руке.

– Что у тебя с пальцами?

– Да это все тот же дурацкий случай. Стыдно сказать, я споткнулся об решетку канализации на тротуаре.

– Серьезно?

– Клянусь, к спиртному не притрагивался.

– Мне бы такая причина и в голову не пришла. Как твой друг? Надеюсь, в лучшем состоянии, чем ты?

– Да, он… – у меня в памяти всплыло изуродованное лицо Этьена Шодрона, – в порядке.

Аликс спросила, учились ли мы вместе с другом в художественном училище, и я не смог вспомнить, что говорил ей раньше, кроме того, что он француз. Я боролся с желанием рассказать ей, что происходит на самом деле, сказать правду, которую она бы поняла, но я знал, что не могу этого сделать. Мы оба молчали, и солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи кафе, раскрасил нас в полоску, как заключенных.

– С тобой что-то неладно, – заметила Александра. – Я же вижу. Ты действительно не сильно поранился?

Я ответил, что все в норме, и чтобы как-то отложить то, что собирался сказать, спросил, чем она занималась.

Немного подумав, она сообщила, что дочитала книгу про чуму и начала читать «Декамерон» на итальянском. Я сказал, что это потрясающе:

– Мне казалось, ты плохо знаешь итальянский.

– Это я говорить толком не умею. А читаю немного лучше – к тому же учусь таким способом.

Она прикоснулась к моей руке и отметила, что впечатление такое, будто я кого-то сильно ударил кулаком.

– Ну, конечно, – подтвердил я с деланым смехом, потом набрал в грудь воздуха: пора было рассказать ей то, что я должен был сказать. – Слушай, я какое-то время буду занят и…

– Занят?

– В смысле, должен буду уехать.

– Так занят или должен уехать? – выражение ее лица сменилось с озабоченного на настороженное.