Последняя Мона Лиза

Едва он щелкнул зажигалкой, и его лицо осветилось, как светильник на Хэллоуин, меня кто-то сильно ударил ногой, я задохнулся и упал. Темный силуэт – в одной руке дубинка, в другой сверкнуло что-то металлическое – метнулся к Смиту, хлестнул его по лицу, они сцепились. Я поднялся, но тут же получил дубинкой по голове – вспышка в глазах, я отшатнулся, Смит ударил напавшего и выбил у него дубинку из рук, но тот продолжал наносить колющие удары. Время замедлилось и двигалось рывками в доли секунды, Смит упал, я снова кинулся на бандита со спины, схватил за горло, повалил… Вдалеке слышались голоса, крики: Arrêt! Arrêt![80] – громче, потом резкий свисток, но в этот момент бандит вывернулся из моих рук и бросился бежать.

– Люк… – прошептал Смит.

Я склонился над ним и положил руку ему под голову. Мы оказались в пятне света одного из фонарей, как на сцене. Смит судорожно втянул воздух.

– Погоди, – сказал я, – у тебя же сегодня свидание с самой знаменитой женщиной в мире, помнишь?

Смит с усилием улыбнулся и сжал мою руку. Свист и крики становились все громче, а приближающиеся тени обрели плоть.

77

Свет в полицейском участке седьмого округа был ослепительно ярким, до рези в глазах. Прищурившись, я дотронулся до больного места над ухом, вспомнил свист и тени в парке, превратившиеся в полицейских. Потом они погрузили Смита в машину «скорой помощи», а меня посадили в полицейскую машину, и всю дорогу у меня звенело в голове.

Меня отвели в какую-то белую комнату, где к холодному свету ламп добавился свет прожекторов, и один из них был направлен прямо на меня.

Французские полицейские словно сошли со страниц плохого детективного романа. Их было двое: один молодой и злой, с плохой кожей, придававшей ему сходство с рептилией, второй средних лет и помятый, на манер Коломбо, он играл «доброго копа», но довольно фальшиво. Они задавали набор рутинных вопросов, снова и снова, и когда количество повторов перевалило за десяток, мне это надоело.

– Pourquois étiez-vous dans le parc?[81] – в очередной раз спросил, наклонившись надо мной, Рептилия.

Я уставился на него молча, как будто ничего не понял.

– Отойди, не дави на человека, – произнес Коломбо и притворно улыбнулся мне. Я понимал, что он пытается втереться в доверие, и в очередной раз ответил, что мы со Смитом гуляли в парке. Про Лувр я ничего не говорил, полагая, что это не их дело.

– В снег? – спросил Рептилия.

– Да, я хотел слепить снеговика, – ответил я, и он схватил меня за плечи. Казалось, воздух в комнате стал разреженным и наэлектризованным.

Коломбо велел Рептилии расслабиться, сел напротив меня, закурил и предложил мне сигарету. Я отрицательно покачал головой.

– Мы гуляли, – повторил я. – Это что, запрещено во Франции, как кетчуп? Почему вы не ищете того чертова парня, который на нас напал, а зря тратите свое и мое время?

– Успокойся, – сказал Коломбо.

– На меня только что напал бандит с дубинкой и ножом, а вы хотите, чтобы я успокоился? Ничего лучше нельзя было придумать?

– Куда вы направлялись? – снова спросил Рептилия.

– Домой, например, – ответил я. – Я бы и сейчас пошел, если вы не возражаете.

Рептилия снова сунул мне в лицо свою морду – от него сильно несло чесноком – и опять вцепился мне в плечи. Еще секунда, и кто-то кому-то врезал бы – во всяком случае, я уже был готов – но в этот момент дверь открылась.

Вошла дама в сером форменном костюме, сидевшем на ней в обтяжку, с коротко стриженными волосами, крашенными хной. На лацкане костюма висел значок: Даниэль Кабеналь, Генеральная ассамблея, Лион, Франция. Дама холодным кивком отпустила копов, села и положила руки на стол. Ногти у нее были не накрашенные, короткие и идеально подстриженные.

– Вы прямо из Лиона? – спросил я.

– Здесь недалеко лететь, – ответила она по-английски.

– Который сейчас час? – Я успел потерять счет времени, и мобильник куда-то подевался.

– Около десяти утра. Хочу выразить вам сочувствие.

– Пустяки, – заметил я, – несколько синяков.

– Я имела в виду аналитика Смита.

– Что с ним?

– Он в критическом состоянии. Боюсь, что он не выживет.

Сначала меня бросило в жар, потом в холод. Я вскочил на ноги, в голове опять зашумело, и я ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.

– Этого не может быть… У него было несколько порезов и синяков, но…

– Боюсь, все гораздо хуже, – говорила Кабеналь, и лицо у нее оставалось непроницаемым, как у сфинкса. – Внутреннее кровоизлияние, большая потеря крови…

– Но я же был рядом с ним, боже мой… Он же улыбался. Он должен выжить!

– Если верить врачам, вряд ли. Мне очень жаль. – Чего нельзя было сказать ни по ее виду, ни по голосу.

– Где он, в какой больнице? Я должен его увидеть.

– Это невозможно. Он в реанимации. В том маловероятном случае, если он выживет, вы с ним больше не должны контактировать.

– Даже нельзя узнать, жив ли он?

Инспектор Кабеналь сжала губы, словно сдерживая слова, которые хотелось, но не стоило говорить. Потом все же решилась.