Последняя Мона Лиза

– От сердечного приступа, кажется, – ответила она, нахмурившись, – во время отдыха на юге Франции.

Смит, уже держа наготове мобильник, попросил разрешения сфотографировать картину. Сделав несколько снимков общим планом и вблизи, он попросил разрешения на время снять картину со стены.

– Боже мой! – воскликнула мадам Леблон, увидев искусно воспроизведенные пятна и печать Лувра на обороте картины. – Я никогда не смотрела на эту сторону. Как интересно!

Смит ничего не сказал, продолжая щелкать камерой мобильника. Пока он фотографировал, я задал еще один вопрос.

– Вы говорите, что ваш дедушка умер на юге Франции. Вы случайно не знаете, в каком именно городе?

– Это какой-то маленький городок в департаменте Воклюз, – ответила мадам Леблон. – Кажется, Лакост.

Лакост.

Средневековый город, описанный в дневнике Винченцо, всплыл в моем сознании, вместе с множеством вопросов. Нашел ли он Вальфьерно и Шодрона? Получил ли свою долю? Увидел ли вновь своего сына?

73

Сидя на скамейке в скверике, он иногда ворочается и пощипывает себя за простреленный бок, чтобы вновь ощутить боль, вспомнить, что он жив и ему предстоит еще работа. Начинается дождь, он чувствует холод и отвращение. Недавно он позвонил посреднику и передал, что те двое зашли в дом с серебряным куполом. Ему велели подождать и выяснить, кто там живет.

Он смотрит на часы: они вошли полчаса назад.

С Американцем теперь ходит тот, высокий и явно крепкий, с которым он дрался. Надо будет с ним поквитаться. Проигрывать неприятно, такое с ним редко случается. Там, откуда он родом, проиграть бой, вообще проиграть – невыносимо, даже наказуемо.

В сознании всплывает образ: брат падает, из него брызжет кровь и впитывается в землю. Андрей, высокий, светловолосый, ему девятнадцать, он на год старше, его лучший друг, его герой. Они поклялись никогда не расставаться, и они сдержали слово, даже когда Андрей умер у него на руках. Вокруг гибли и другие солдаты… да какие там солдаты, мальчишки необстрелянные.

С того ли момента – когда погиб брат – ему стало все равно? Или после того, как он видел множество мертвых детей, убитых кассетными бомбами, выпущенными то ли «сепаратистами», то ли «нашими»? Кто знает? Он зажмуривается и думает, что потеря брата сделала его бесчувственным. Хотя на самом деле одно чувство у него осталось – это желание умереть.

Входная дверь открывается, и видение прошлого рассеивается, расплывается, как кадр старой пленки, застрявшей в проекторе.

Те двое спускаются по ступенькам. Он сдвигает шляпу на лицо, но они так увлечены разговором, что проходят совсем близко, даже не взглянув на него. Он слышит, как Американец произносит «Лакост». Он понятия не имеет, что это, но решает выяснить.

Когда они доходят до конца квартала, он достает свой мобильник, следит, как красная точка сворачивает за угол, встает, потягивается и зевает. Он так устал от всей этой слежки и сидения в засаде, его выдержка и самообладание иссякли, ему уже сорок один год, а может, сорок два – фальшивые документы приходилось менять так часто, что он уже не помнит свой возраст. Что ему нужно, так это поразмяться. Позабавиться. Он подходит к входной двери дома с серебряным куполом и берется за дверной молоток.

74

– Из Лувра позвонили, – сообщил Смит, вернувшись в номер после очередного перекура.

– Быстро они. Ты же только отослал фотографии, сделанные у мадам Леблон?

– А ты бы не позвонил человеку, приславшему тебе фотографии еще одной «Моны Лизы», будь ты куратором в Лувре? – Смит помолчал. – Они позволят мне осмотреть настоящую картину, учитывая полномочия Интерпола, но есть одна загвоздка… Я должен идти один.

– Что? Я-то думал, мы заодно. Один за всех, и все за одного! Ты называл меня своим помощником… Значит, ты «слил» меня, Смит?

– Нет. Просто они требуют документы, а у тебя их нет.

– А у тебя, значит, есть? Надолго ли? – Я понимал, что бью ниже пояса, но слишком уж обидно мне стало. Мне хотелось быть там, принять участие в открытии, каким бы оно ни было. Ведь я это заслужил.

– Таково их условие, нравится тебе это или…

– Условие, которое ты принял.

– Послушай, мне и так пришлось на них давить. Я пригрозил опубликовать то, что у нас есть, если они не дадут мне посмотреть на картину, но это все, что мне удалось добиться. К тому же, я не могу выполнить свою угрозу. Сегодня вечером, после закрытия, я иду в Лувр на частный просмотр с директором. Таков договор, и он окончательный.

Вот чем все в итоге закончилось; вот награда за все, чем я рисковал – я оказался за бортом. Я долго молча смотрел на него, потом опустился на стул.

– Я ведь говорил тебе, что мне кое-что нужно, что я, может быть, напишу об этом, и ты согласился.

– Может, и напишешь, если ты так этого хочешь.

– Это не вопрос желания. От этого зависит моя работа. – Я смотрел в окно на клонившееся к закату солнце, и возбуждение вместе с разочарованием выходили из меня, как воздух из пробитой шины. Столько напряжения, надежд и потерь… все напрасно? Если я не смогу написать об этом открытии, что мне вообще теперь делать?