Последняя надежда

   Ох, дождь! Ох уж этот дождь! Кажется, ему не будет ни конца, ни края. Мелкий, докучливый, беспрерывный, плотно накрывший всю округу, где на лесной полянке стоял небольшой бревенчатый дом лесного объездчика Василия Демьяновича Хлебникова — одинокого и угрюмого мужика, делившего свое бытие со товарищами — лохматым черно-белым кобелем Пираткой и унылым, ходившим под седлом гнедым мерином Арапом. Сам Василий Демьянович, еще крепкий, сорока с лишним лет мужик сидел у раскрытого окна за сбитым из сосновых досок столом с чистой скобленой столешницей и смотрел на стеной стоящий лес, находящийся в его ведении, ожидая, когда, наконец, появится просвет в этом дожде, и можно будет начать объезд участка. В участок его, кроме леса, входило обширное, густо заселенное комарами, лягушками и дикими утками болото, поляна-питомник, засаженная подрастающими елочками и сосенками, и еще большой сенокосный луг. Под крышей у окна роилась стая комаров — злющих, отборных, болотных. Некоторые залетали в комнату, но хозяина не трогали, потому что в кровях его постоянно ходили спирты, да и кожа на руках и лице была для комара неподходящая — темная, выдубленная солнечным жаром и зимними лютыми ветрами. Но тело под рубахой было белое, белое тело истинно русского человека, уроженца полуночных Вологодских краев. Там он, отломав срочную службу в армии, жил на окраине леспромхозовского поселка со своей молодой женой Танькой, бабой горячей, красивой, но вздорной и непослушной. Была у него своими руками срубленная просторная изба с хорошей обстановкой: городским полированным шифоньером, трюмо, широкой двуспальной на пружинах кроватью и большим, как сундук, телевизором. Хозяйственная жена развела кур, гусей, держала хороший огород, куплена была и дойная корова Зорька. А вот детей у них не было, неизвестно по чьей вине. И так, работая в леспромхозе, дожил он со своей Танькой до тридцати лет, пока однажды зимой не снарядили его на два месяца в тайгу на лесоповал. Через два месяца, вернувшись к дому, отощавший на артельных харчах, грязный и прокопченный дымом таежных костров, застал он свою красивую Таньку с любовником. Заполыхавший в груди гнев ударил в голову и помрачил сознание, и он потянулся было к висевшему на стене ружью, но опомнился и, выпив ковш ледяной воды, приказал Таньке убираться из дома вместе со своим хахалем, взяв все, что ей необходимо. Когда зареванная Танька, связав два узла своих вещей, ушла со своим любовником, Василий Демьянович присел к столу и разом осушил бутылку Московской пшеничной. Потом он пошел в сарай, вывел оттуда корову и за веревку повел ее в поселок к одной многодетной вдове, чей муж был в прошлом году задавлен упавшим деревом. Привязав корову к забору, он постучал в окно и сказал высунувшейся вдове:

— Вот, Петровна, я тебе для детишек корову привел. Пользуйся на здоровье. Она мне теперь не нужна.

— Ой, Вася, а как же Татьяна?!

— Да никак, я ее прогнал.

Василий Демьянович повернулся и пошел к себе в дом, где повалился на пол и заснул. Проснулся он рано утром, когда часы с кукушкой прокричали пять раз. Согрев воду, он весь вымылся, оделся в новую одежду, взял ружье, положил в карман полушубка кусок хлеба, вышел во двор и спустил с цепи черно-белого кобеля Пиратку. Потом, облив керосином бревна, поджег свой дом и, кликнув собаку, пошел к таежному тракту, чтобы на попутной машине добраться до железной дороги. Он шел и оглядывался на яркий столб пламени. Ветра не было, и дым прямо поднимался к небу.

—           Пусть   сгорит   с   ним   вся   моя   семейная жизнь, — подумал Василий Демьянович и солдатским шагом пошел по скрипучему снегу.

Осел он на западе, в псковских землях, устроившись лесным объездчиком. День за днем, месяц за месяцем, год за годом — и пролетело пятнадцать лет. Тот черно-белый кобель уже околел, и на дворе бегал другой, похожий на него, и тоже Пиратка.

Однажды, объезжая свой участок на гнедом мерине Арапе, он наткнулся на сидящего у дороги человека в одном сапоге. Человек, стеная, рассматривал свою разутую покрасневшую и опухшую ногу. Он оказался странником. В дороге у него воспалилась потертость и вот, как он выразился:

—           Господь стреножил, а сатана припечатал к энтому месту. И все по грехам моим.