Последняя ночь майора Виноградова

Всплыло в памяти вчерашнее: крашенный под блондина культурист у входа, бесконечная сумеречность коридора, портьеры — тяжелые, бархатные, мебель, которую можно было назвать старой, но пока еще не старинную… Звуковой ряд: рассыпчатый грохот армейских ботинок, короткая матерщина, визг, попытка возмущенного бормотания. И запах… Такой сладковато-порочный, гигиенический запах должен присутствовать в дешевом борделе, временно занятом под лазарет.

«— Стоять! Лицом к стене!

— Не двигаться!

— Я кому сказал, с-сука…

— А-ах!

— Командир, там, в дальней комнате, — малолетка с мужиком.

— Скажите Солодову, пусть снимет на камеру…

— Оружие ищите. И наркотики!

— Моего не видел?

— Саныч, кажется, там — вторая дверь направо…

— Командир, тут запрашивают, сколько всего задержанных!

— Сколько… Семь, восемь человек? Полна коробочка. Доложи, что около десяти, двое, кажется, несовершеннолетние.

— Наркоту нашли!

— Где?

— Вон в той комнате.

— Саныч, это вроде твой клиент отличился. Действуй!»

Под потолком неуместно и ярко горела люстра. Виноградов нащупал глазами ночник — с раздавленной лампочкой, смятым абажуром. В крошечной кубатуре «глухой», переделанной, видно, из бывшей барской кладовой комнаты царил всеобъемлющий, абсолютный хаос: разбросанная вперемешку одежда, стул, зачем-то наваленный на сползшую к полу постель. По скатерти торопливо расползалось вонючее коньячное пятно.

«— Этого — к остальным! И свободны пока. Документы?

— Вот! А это то, что изъяли.

— Спасибо…»

Спецназовец оторвал от пола слегка оглушенного парня — сначала Виноградову показалось, что на нем не надето вообще ничего, кроме клепаного ошейника. Однако имелась и вторая деталь туалета — не то очень узкие плавки, не то просто широкий шнурок на причинном месте.

В комнате остались двое — Виноградов и тот, знакомый заочно. При галстуке, но без штанов.

«— Присаживайтесь.

— Благодарю! Одеться можно?

— Успеете».

Все верно — то же лицо на фотографии в служебном удостоверении, пухлый бумажник, ключи. Аптечная упаковка.

«— Что это?

— Клофелин.

— Зачем?

— Гипертоническая болезнь. Давление снижать.

— Неужели? Может, для другого для чего? Знаете, как проститутки на вокзалах: капнут в водочку, и привет! В лучшем случае без денег проснешься, а то и вовсе навсегда заснешь.

— Я тоже криминальную хронику читаю, не надо! Там, в бумажнике, справка. И рецепты, хотя не обязательно…

— Да, верно. Предусмотрительно поступаете!

— Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.

— Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю — клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?

— Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?

— Не важно!

— Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала — атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?

— Я скажу, когда можно будет.

— Это издевательство! Мы с вашим генералом каждую неделю…

— Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?

— Что вам нужно?»

Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.

Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».

Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства — от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, — Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…

Вот тут-то бедняга и сломался — окончательно и бесповоротно:

«— Хорошо… Насчет той истории я готов признаться.

— Под запись?

— Как будет угодно. Но могу я быть уверен, что сегодняшняя… неприятная ситуация… нигде и никогда…

— Вот ваши документы. Лежат на столе, задержание не фиксировалось. Как договоримся. Даже видеосъемку сделаем на отдельную кассету, без привязки к месту.

— Придется положиться на вашу порядочность.

— Теперь насчет денег…»

Господи, какое мерзкое понимание засветилось тогда в его глазах:

«— Я должен вам денег заплатить? Что же вы сразу не сказали?! Сколько?

— Не мне. Тем, у кого брали.

— Ах, бросьте! Допустим… Говорите, тридцать тысяч?

— Разве нет?

— Допустим…

— Вы ведь эту сумму должны?

— Многовато. Хотя, конечно… Оригинально задумано. И выполнено блестяще! Поздравляю! Передайте тем, кто вас послал, я согласен. Готов заплатить.

— Звать оператора?

— Зачем? Я же согласен!

— На всякий случай.