Последняя ночь на Извилистой реке

О такой теории Дэнни слышал от отца впервые и спрашивать, откуда он ее вывел, не собирался. Сао и Каори понравились писателю, хотя он так и не научился различать, кто из них кто. (Джо через некоторое время научился.)

Мысленно Дэнни называл сестер-близняшек Иокогама-ми, словно это была их фамилия. Девушки учились на втором или третьем курсе университета и подрабатывали официантками в «Мао». Получалось, что Айова-Сити имела азиатский оттенок сразу для отца, сына и внука. Между собой сестры говорили по-японски. Джо это нравилось, а Дэнни — не слишком. Сестры попеременно присматривали за мальчиком и работали в ресторане.

Поначалу Иокогамы довольно уважительно относились к И Ин. Правда, в доме Дэнни они встречались нечасто, поскольку когда они туда приходили, китаянка почти всегда была на дежурстве в Больнице милосердия. Гораздо чаще они встречались в ресторане, куда И Ин заезжала перекусить по пути на работу. Дневным сменам она предпочитала ночные дежурства.

В один из вечеров, когда обязанности метрдотеля исполнял Сяо Ди, он по ошибке принял И Ин за одну из сестер.

— Нельзя опаздывать! — отчитал он китаянку.

— Я у вас не работаю, а пришла поесть. У меня заказан столик, — сказала она младшему брату.

— А, черт! Теперь вижу. Вы — нянька Тони.

— Тони еще достаточно молод, чтобы ему требовалась нянька, — ответила И Ин.

Тони пытался было оправдать Сяо Ди в глазах китаянки.

— Пойми, он отличный водитель, но метрдотель из него дерьмовый.

Однако случившееся неприятно задело И Ин.

— Мало того, что американцы принимают меня за вьетнамку, так этот шанхайский клоун из Куинса меня еще и за официантку принял! — раздраженно заявила она Тони.

К сожалению, одна из сестер услышала эти слова.

— А чем плохо быть официанткой? — спросила у медсестры Сао (или Каори).

В Айова-Сити сестер тоже принимали за вьетнамских «невест войны». Сао (а возможно, Каори) рассказывала Дэнни, что в Сан-Франциско люди способны отличить японку от вьетнамки, а здесь, на Среднем Западе, всех выходцев из Азии сваливают в одну кучу. Дэнни было стыдно за соотечественников, но ведь и он тоже так и не научился различать, кто Сао, а кто Каори.

После того как слово «официантка» прозвучало в устах И Ин пренебрежительным эпитетом, Иокогамы стали относиться к китаянке более официально, чем прежде. Чувствовалось, она упала в их глазах.

— Мы все — одна счастливая семья, — говорил впоследствии Дэнни своей студентке Юн, пытаясь объяснить странное сообщество, обитающее в их доме.

Писательница Юн приехала из Сеула, и это произошло на второй год работы Дэнни в Писательской мастерской. Она была старше многих его студентов, находясь по возрасту ближе к ветеранам Вьетнамской войны. (Были среди студентов Дэнни и такие.) Несколько студенток-писательниц прервали обучение: одни, чтобы выйти замуж, другие — чтобы родить детей, а третьи — из-за развода. Студенты постарше имели несомненное преимущество перед теми, кто поступил в Писательскую мастерскую сразу после колледжа, — им было о чем писать.

Жизнь дала Юн достаточно материала. Она была невольницей брака, заключенного в Сеуле по договоренности между ее родителями и родителями мужа. Их «поженили», когда они были еще детьми. «Родители вроде как договорились», — так писала она в романе, над которым работала.

Дэнни очень не понравилось выражение «вроде как».

— Что значит «вроде как»? — выговаривал он своей студентке. — Если ты вышла замуж, значит, родители договорились по-настоящему, а не «вроде как».

Кожа Юн была молочно-белого цвета. Свои черные волосы она стригла коротко, и чёлка, нависая над ее темно-карими глазами, делала кореянку похожей на беспризорного ребенка. Юн была одного возраста с Дэнни. Она не желала жить с мужем, навязанным ей родительским выбором, но ее попытки развестись с ним без «корейской канители» с бракоразводным процессом давали хороший материал для творчества. Тонкостей этого дела, которые она пыталась объяснить Дэнни, он не понимал, как, впрочем, не слишком понимал и сюжет ее романа, напоминавший лабиринт.

Он не знал, верить ли ее настоящей истории или роману. Когда Дэнни впервые встретил кореянку и прочитал начальные главы ее произведения, ни писательница Юн, ни женщина Юн не вызвали у него доверия. Однако она понравилась Дэнни с первого взгляда, и нарастающий интерес к Юн заглушил у писателя неуместные фантазии насчет подруги его отца и ее облегающих пижам.

— Что ж, если у нас есть китайская медсестра, две японские няньки, почему бы не быть и корейской писательнице? — риторически заметил повар, когда Дэнни познакомил его с Юн.

Но ведь все они что-то скрывали. В первую очередь сам повар и его сын — они ведь до сих пор оставались беглецами. У Тони сложилась ощущение, что и китаянка чего-то недоговаривает. Что касалось корейской писательницы, у нее и в романе, и в жизни отсутствовала ясность. Дэнни понимал: она намеренно запутывает сюжет и там, и там.