Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

— Никто не говорит, что вы исчезнете. Мы сфотографируем ваш труп или даже выставим его для публичного обозрения. Найдутся люди, которые присягнут, что по наступлении полицейского часа вас трижды окликали, но вы убегали и отстреливались. У них было полное право убить вас. Если мы этого не сделали, то только потому, что хотим кое-что от вас услышать. Вы, между прочим, обвиняетесь в тройном убийстве, совершенном в квартире сеньориты Гонсалес, где вы в это время находились. Вы должны уважать законы нашей страны; не мешайте же и нам сохранять к ним уважение и проводить допрос по всем правилам.

— Вы все-таки продолжаете играть в жмурки. В вашей стране господствует полиция, а не закон. Страх и террор здесь значат в сотни раз больше, чем закон. Вы и меня только что пытались запугать нелепыми обвинениями и угрозами.

Я перевел дух, недоумевая, почему меня не прерывают. Не глядя друг на друга, они внимательно слушали и теперь ждали продолжения.

— Можете говорить еще, — сказал полковник.

И я продолжал говорить. Тут мне пригодилось все, что я прочел в книгах и брошюрах, полученных от Флинна, и то, что было собрано в папке с вырезками, и что я нашел в куче газет, которые вчера мне дал просмотреть Этвуд.

Я с иронией сказал, что госдепартамент США очень заботится о сохранении независимости и демократических свобод в Европе, Азии и Африке. Однако я не теряю надежды, что когда-нибудь он подумает о свободе и демократии и на собственном континенте. Уже сегодня под влиянием общественного мнения всей Латинской Америки мы отвернулись от вас. Может быть, в свое время Трухильо предстанет перед трибуналом как обвиняемый номер один. Если его раньше никто не убьет, он окажется рядом с такими, как вы.

— Что вам об этом известно? — быстро вмешался Паули но.

— Что вы знаете о покушении? Какое покушение, какое убийство? — заорал Аббес.

— Я знаю, что приходит конец вашему владычеству в Доминикане, — сказал я, — Я знаю, что в Республике множатся покушения, саботажи, забастовки. Недавно были взорваны портовые доки. Разрушен мост над рекой Рио Вальехуэло. Организовано нападение на управление безопасности в Сан-Хуан-де-ла-Магуана. В театре Сан-Франсиско-де-Макорис перед началом торжественного представления была подложена бомба. В Ла-Вега убит начальник полиции, в Монтекристи потоплена полицейская лодка, в Пуэрто-Плата взорвана силовая станция…

— Вы очень много знаете. Столько знать может только шпион.

— И каждый, кто читает кубинскую, аргентинскую, чилийскую прессу.

— Вы очень много читаете и знаете, что нужно читать.

— А вам чтение тоже не повредило бы. Тогда б вы поняли, что стоите одной ногой на эшафоте… Америка знает, какие вы применяете репрессии. В Сан-Педро-де-Макорис вы арестовали всех студентов. Правительство, не пользующееся поддержкой молодежи, которую оно обманывает, обречено на гибель. Трепещите же в ожидании вашего последнего дня.

— Я вас слушаю, — одобряюще произнес майор. — Говорите.

— На этой неделе вы отдали приказание, чтобы в больницах подготовились к приему раненых. Вот уже несколько дней ваши самолеты патрулируют территорию всей Республики, без устали кружатся над Сьюдад-Трухильо. Вы чего-то ждете — и это произойдет, на сей раз непременно произойдет. А может быть, уже произошло. Вы перешли всякие границы.

— Говорите, говорите, — повторил майор.

И я говорил — иного выхода у меня не было; нельзя было ни на минуту закрывать рта. Я должен был оттянуть момент принятия решения по моему делу; черт знает, что могло им прийти в голову. Нужно было дождаться, пока Этвуд скажет генералу Эспайату, что по недоразумению арестованы профессор Кастельфранко и его ассистент Андреа Кастаньо.

Я говорил о лживости доминиканской пропаганды, о подавлении любого вида оппозиции и критики, о хищной алчности Трухильо и его семейства, о невыполненных обещаниях генералиссимуса, об удушении радио, телевидения и прессы, а тем самым и общественного мнения. Я говорил об убийстве из-за угла и беспрестанной слежке друг за другом, о распространяющейся среди доминиканских граждан эпидемии подлости и цинизма, о нищете крестьян, вечном страхе служащих, продажности журналистов, о лишении искусства свободы и об этом страшном, апатичном молчании граждан, наводящем ужас, молчании, которое приведет к взрыву, и тогда диктатура Трухильо полетит ко всем чертям…

Не спрашивая разрешения, я закурил. Я устал — говорить в пустоту очень утомительно.

— Конец? Вы больше ничего не скажете? — спросил Аббес.

— Конец будет выглядеть иначе, — ответил я.

— Выключите магнитофон, — по-испански сказал Аббес.

Майор Паулино нажал кнопку в боковом ящике стола.

— Мы записали все ваши слова, — сказал он. — Этого достаточно, чтобы заставить вас навсегда замолчать.