Последняя охота

Германская четверка поручила Кляйнерту объясняться, и он смотрел на Ньемана с насмешливой улыбкой преподавателя, чувствующего превосходство над учениками.

– Мы с коллегами пришли к общему мнению. Я лучше их знаком со всеми деталями дела.

– Вы хотели сказать, «мы» знакомы?

– Они допускают, что мы сэкономим время, если допрос буду вести я.

– По-прежнему избегаете слова «мы»?

Кляйнерт вздохнул и достал из кармана крошечный ключ. Два щелчка – и Ньеман свободен.

– Вы пойдете со мной. – Комиссар улыбнулся Иване. – Оба. Но не будете вмешиваться и не произнесете ни слова.

– Король тишины, – прокомментировала Ивана и щелчком выбросила окурок.

В кино освобожденный от браслетов герой долго и нудно массирует запястья, но Ньеман не был склонен к эксгибиционизму. Он сгорал от желания поговорить по душам с оборванцем-собаководом, который выращивает чудищ в красноземной галерее.

Они отправились в путь на двух машинах. Допрос решили провести в больнице. Без ордера и адвоката. Иоганну Броху отказали в праве на один телефонный звонок, что было совершенно незаконно.

Ньеман начал проникаться уважением к этим бошам.

49

– Мне нечего сказать, – заявил сидевший на больничной кровати подонок.

Они находились в ярко освещенной и более чем скудно меблированной палате. Белая комната напоминала скорее камеру психлечебницы, что вполне соответствовало ситуации.

Кляйнерт отослал дежуривших в коридоре полицейских, штутгартцы караулили на пороге, а комиссар сидел напротив Броха, пристегнутого за одну руку к прутьям спинки кровати.

Ньеман и Ивана стояли поодаль, она курила, нарушая все правила, и майору казалось, что с каждой затяжкой хорватка тает, как ледяная фигура.

Иоганн Брох сказал что-то по-немецки и жестом пояснил, что тоже хочет сигарету.

Кляйнерт отказал – явно в грубой форме.

– Hier wird Französisch gesprochen![45] – рявкнул он.

Ньеман по звучанию слов догадался, что комиссар приказал задержанному говорить по-французски.

– Ради этих двух придурков? – Брох бросил на них ненавидящий взгляд.

Держался он нагло, не испугался, увидев «легавых, которым всего два часа назад надрал задницы», не кричал «Караул!» и не требовал вызвать адвоката. С забинтованной головой, распухшим лицом, заклеенным пластырем, он хорохорился, угрюмо глядя на полицейских. Закоренелый преступник, много раз имевший дело с правосудием.

– Зачем ты стрелял, когда мы приехали? – спросил Кляйнерт.

– Не люблю чужаков, нечего шляться по моей земле.

– Тебе есть что скрывать?

– Да ни черта у меня нет! Я – егерь, работаю на уважаемую ассоциацию.

Брох говорил с ярко выраженным эльзасским акцентом, так хорошо знакомым Ньеману.

– А твои «кровавые собаки»?

Брох пожал плечами. Руки он держал зажатыми между коленей, как два заряженных ствола. Он был некрупным, но крепко сбитым, подвижным и явно очень сильным физически. Настоящий лесовик – хитрый, злобный и ядовитый.

– У нас что, запретили разводить псов?

– Эту породу – да, и тебе это отлично известно.

– Плевал я на запреты! Мои детки никому плохого не делают, так что нечего их запрещать.

– Два дня назад один из твоих «мальчиков» напал на графиню фон Гейерсберг.

– Брехня, – ухмыльнулся Брох, – она хорошая баба, добрая.

Собачник наклонился к Кляйнерту. Комиссар не сдвинулся ни на миллиметр – его трудно было испугать.

– Этих собачек дрессируют для защиты Гейерсбергов.

– Объясни…

Брох откинулся на спинку кровати:

– Нечего объяснять.

– Это ты с дружками двадцать лет назад спустил рёткена-чемпиона на цыганскую малышку?

Пауза затянулась. Брох смотрел на полицейских исподлобья, и его взгляд не сулил ничего хорошего.

– Мы за это заплатили.

Итак, за Марию отомстили – не закон и не суд, следов не осталось, Гейерсберги всегда умели заметать следы, и правосудие тоже вершили сами.

– За что меня тут держат? – внезапно взорвался Брох. – Допрос устроили, как виноватому. – Он наставил указательный палец на Ньемана. – Я – жертва, а вот этот – сволочь! Избил меня. Хотел убить. Ему самое место в каталажке!

Никто не повелся на его истерику, Кляйнерт только поморщился:

– Где ты был в ночь с третьего на четвертое сентября?

– Не знаю. Дома. А что?

– Я уже сказал – одна из твоих собак напала на графиню.

– Одна из моих? Да почем вам знать, что она моя?

– На ней была та же татуировка, что у рёткенов из твоего подвала.

– Вы ничего не докажете. Татушку можно сделать любому кобелю. Это не доказательство.

– Нет, это знак очень специальной нацистской бригады. Зондеркоманды Оскара Дирлевангера. В нее входили браконьеры и уголовники-рецидивисты. Во время последней войны они убили тысячи невинных.

– И что?

– Почему ты выбрал этот символ?

– Понравился…

– Две перекрещенные гранаты? Нацистский символ?

– Это не преступление.

Ответы Броха никуда их не выводили, а он как будто развлекался, загоняя их в тупик.

– Кто пометил твоих псов?

– Не помню.

– Откуда у тебя эти звери?

– Понятия не имею. Наша семья всегда их разводила.

– Ты – потомок одного из Черных охотников?

– Откуда мне знать?

– Твой отец работал на Гейерсбергов?

– Все на них работают, они тут хозяева.