Последняя охота

Но неприятней всего была отповедь Иваны: пока врач закапывал ему глаза, он вынужден был терпеть обличительную речь маленькой хорватки.

– Что на вас нашло? – вопила она. – Мы могли погибнуть, оба! Вы перли на рожон, как смертник, вы нарывались!

Он не видел своего лейтенанта, но угадывал ее присутствие внизу у машины, а она осыпала его упреками, уверенная в своей правоте, забыв об уважении к старшему по званию, наплевав на всех немцев, вместе взятых.

– Ты, кажется, забыла, что я только что спас тебе жизнь.

– Опасность мне угрожала из-за вашего идиотизма. Вы устроили весь этот спектакль, чтобы задержать тупого егеря, стыдитесь!

Ньеман отстранил врача. Ему казалось, что под ногами пустота – перед глазами все расплывалось, будто он вглядывался в воду.

Вокруг них спецназовцы деловито собирали щиты и тараны, люди Кляйнерта проверяли безопасность периметра, эксперты обследовали дом Броха.

– Этот егерь наша единственная зацепка. Его доставили в участок?

– Думаю, придурка повезли в больницу – у него черепно-мозговая и многочисленные травмы лица.

– Законная самооборона.

– В Париже вас бы уже уволили. Здесь нас просто отстранят от дела.

– Это прокурору решать, не тебе.

Ивана промолчала. Он смутно различал силуэт с зажженной сигаретой в пальцах, видел, что ее бьет дрожь.

Ньеман ни за что бы не признался, но Ивана была права на сто процентов. От нетерпения, из-за гордыни, он кинулся на абсурдный, незаконный и бессмысленно опасный приступ, желая доказать себе, что все еще способен на подобные подвиги, что не потерян для дела – своего дела.

Им руководила необъяснимая, немотивированная ярость, самоубийственное стремление бравировать своим страхом перед собаками. Это было как вскрыть нарыв или перейти Рубикон. Его подталкивала в спину безумная надежда стать сильнее, переступив через собственное табу…

– Не о чем спорить, – сказала Ивана. – Прибыли штутгартцы. Они забирают дело.

– Исключено! У нас мандат на…

– Вы ничего не поняли. Теперь речь идет об убийстве Макса. Немецкого гражданина кокнули на немецкой земле. Это больше не наши игрушки.

– А Юрген?

– Юрген? – эхом откликнулся подошедший Кляйнерт.

Немец улыбался, и Ньеману показалось, что их коллега, конечно, взбешен случившимся, но сейчас испытывает мстительное, почти садистское удовольствие, видя его унижение. Или это все фантазии…

– Юргеном занимаюсь я.

– Не дурите, Кляйнерт, вам прекрасно известно, что его убили на французской территории.

– Обсудите это с вашим прокурором. Он передает «младенчика» на наше попечение. Наверное, устал от ваших ошибок, как и мы.

Ньеман спрыгнул на землю. Пошатнулся, но устоял. Зрение прояснилось.

– Что за бред? – спросил он, ни к кому персонально не обращаясь, хотя Ивана и Кляйнерт стояли совсем рядом. – Есть погибшие? Нет. Разрушения? Нет. Мы были готовы к многочасовой осаде, даже не будучи уверены, знает что-то этот хрен или нет.

Немец устало отмахнулся:

– Бросьте, Ньеман. Отступитесь. Возвращайтесь домой, а мы зажмуримся и попробуем забыть о вашем неприемлемом поведении.

Ньеман бросил молящий взгляд на Ивану, но она опустила глаза.

– Мы нужны вам. Мы с самого начала в одной лодке! – Он все-таки сделал последнюю попытку договориться.

– Тут вы правы, Ньеман, и наш прокурор с вами согласен.

Кляйнерт обнял Ивану за плечи и сказал хорошо поставленным голосом:

– Вот почему французские и немецкие власти решили привлечь к расследованию лейтенанта Богданович в качестве консультанта.

– Что? – воскликнул Ньеман, больше потрясенный фамильярностью жеста, чем смыслом фразы.

– Это единственно возможное решение, – вмешалась Ивана. – Вы перешли все границы.

Он не нашелся что ответить.

И вспомнил все. Как нырнул в колодец, чтобы спасти Ивану. Как едва не лопнул от злости, увидев, что мерзавец толкнул ее. Как ему показалось, что великий Ньеман вернулся. Сильный, эффективный и еще более опасный, чем зло, с которым он борется.

Увы, он ошибался. Да, его гнев вернулся – но как фон застарелой болезни, а все остальное – далекое прошлое, нечто такое же недоступное, как догернонские годы. Шрам, пересекающий грудь и живот, непреодолимая граница.

Снова раздался лай, это увозили рёткенов. Послушные собачки скулили, опустив морды, – у них болели пораженные газом глаза. Эта сцена почему-то напомнила ему эпитафию на доске в часовне.

– Знаешь это стихотворение? – спросил он Ивану. – Исполнись мужества, когда / боренье трудно, / Желанья затаи в сердечной глубине / и, молча отстрадав, умри, / подобно мне.

– Нет, – ответила она решительным тоном. Ее всегда обижали даже косвенные намеки на пробелы в образовании.

– Это последние слова из поэмы Альфреда де Виньи[44] «Смерть волка».

– Вы читали Альфреда де Виньи? – изумился Ньеман, обращаясь к Кляйнерту.

– Я обожаю французскую культуру. Особенно поэзию.

– Вот уж не думал… Кто произносит эти строки? Кто говорит «подобно мне»?

– Волк. Поэт читает эту мысль по его взгляду в момент смерти животного, подстреленного охотниками.