Последняя охота

Она уселась поудобнее, закинула ноги на приборную панель и перестала думать о Кляйнерте, оставив его на потом, как драгоценный сувенир, который достают время от времени, чтобы полюбоваться им в одиночестве.

Ньеман направлялся к автобану, ехал мимо рассеченного надвое леса, отодвинутого в сторону плотным движением. Скоро начнутся долины и возделанные поля. Их сменит монотонность парижских предместий, бетонные пляжи под ядовитым свинцовым небом. «Жду не дождусь», – подумала она.

Ей немного требовалось для счастья, и все имело отношение к городу с его шумом и смогом. Если разбирать по отдельности – стошнит: машины, грязь, вонь, люди… но вместе эти элементы составляли волшебный пейзаж, во всяком случае для нее.

Она очнулась внезапно и поняла, что заснула с мыслью о парижском шуме. Они уже миновали границу. Ивана опустила стекло и снова закурила. Ньеман не отреагировал. Майор умел молчать часами, и в этом не было ни безразличия, ни гнева, он всего лишь воздвигал между ними невидимую стену. Ивана ненавидела такие моменты.

Она глубоко затянулась, как будто хотела вдохнуть ветер, и попыталась найти тему, которая могла бы разрушить китайскую стену.

И нашла – себе на беду:

– У меня вопрос, Ньеман.

– Можешь закрыть окно?

Ивана выкинула окурок и подняла стекло.

Она собиралась нарушить табу, и эта мысль возбуждала и ужасала ее.

– Почему вы так боитесь собак?

68

Тишина вдруг сгустилась, и Ивана испугалась: что делать, если он сейчас взорвется? Старый сыщик то ли вздохнул, то ли хрюкнул, а когда заговорил, его голос звучал так низко, что напоминал сейсмическую волну.

– Я рассказывал тебе о моем детстве?

– Никогда.

– Тогда слушай. Я родился в Эльзасе, в самой заурядной семье. Страшно занятой отец, слабая здоровьем мать, вечно пребывающая на грани депрессии.

Ивана подумала о родителях в семье Гейерсберг, но тут же отмела это сравнение.

– Они ничего не заметили, когда у моего брата появились проблемы.

– У вас был брат?

– Старше меня на три года. Мы очень дружили, всем делились, а потом он изменился.

Ньеман колебался, не зная, стоит ли продолжать. Шум двигателя, приглушенный закрытыми окнами, внезапно усилился.

– Жан – так его звали – начал разговаривать сам с собой. Ночью, в нашей комнате, он обращался к потолку, бредил. У него была мания преследования.

– Он страдал душевным расстройством?

– Сегодня его шизофрению диагностировали бы сразу, но в то время, в Эльзасе… Жан умел скрывать свое состояние. Один я был в курсе…

Тишина вернулась, как гроза: думаешь, что она ушла, и тут – бац! – удар грома, ближе и сильнее.

– Сначала Жан воспринимал меня как союзника. Объяснял и описывал каждую деталь своего воображаемого мира. Рассказывал, как устраивает ловушки над автомобильным мостом, чтобы камни падали на крыши машин – в знак его могущества. Как ловит по ночам кротов и пьет их кровь, чтобы сделать слух тоньше и чувствовать в темноте колебания воздуха. Я с замиранием сердца слушал, как мой брат плетет паучьи сети, делает петлю на каждом конце и накидывает ее на шейку птенца черного дрозда. Каждое утро он до отвала кормил птичек, смотрел, как они толстеют и проволока постепенно врезается им в горло…

– Вы рассказали родителям?

– Они решили, что я все выдумал: Жан умел вести себя со взрослыми и тщательно скрывал свой призрачный мир.

– А в школе?

– Там бывали странные происшествия, даже несчастные случаи.

Иване казалось, что она соскальзывает по коварному, совершенно гладкому склону, и ей не за что зацепиться, чтобы не упасть вниз, где притаилось нечто ужасное…

– Сколько вам было лет?

– Ему – тринадцать. Мне – десять.

Ньеман не сводил глаз с дороги, но думал, как показалось Иване, совершенно о другом, уж слишком напряжены были державшие руль руки.

– Постепенно Жан начал меня сторониться, перестал доверять, все время грозился что-нибудь сделать. Я понял: брат меня убьет.

Ивана не знала, куда девать глаза: слишком личной была история Ньемана, он как будто решил облегчить наконец душу, исповедаться. Нет, на шефа смотреть она ни за что не будет, не хочет увидеть мертвое лицо с проступившими мышцами, похожими на веревки, которыми могильщики обвязывают гроб.

– Во время каникул в доме бабушки с дедушкой я понял, в чем заключается его план. У стариков был пес по имени Реглис породы кане-корсо. Римские легионеры держали предков этих собак в качестве боевого оружия. Кане-корсо выходили на гладиаторскую арену и бесстрашно сражались со львами, они охраняли шлюх римского дна.

– Миленькая порода…

Шутка слетела с языка сама собой, из-за глупой привычки к сарказму. Нехорошо получилось…

– Жан натаскивал Реглиса на убийство, чтобы избавиться от меня, – продолжил Ньеман. – Пес был как большой плюшевый мишка, привязчивый, ласковый щенок, защитник, но брат ухитрялся пробуждать в нем кровожадные инстинкты. Всякий раз, приезжая к старикам, он брался за дело и в конце концов превратил Реглиса в бойцового пса, у которого имелся один враг – я.

– А что взрослые?