Последняя охота

— Он раньше тебя появился. Не врублюсь, чё тебе от него? Второго такого не сыскать.

— В помоях, в параше утопить мало!

— Слушай, вали ты по холодку, не наступай на мозоли, покуда самого на холодец не порубил, — вытащил из карманов халата громадные волосатые руки и открыл перед Власом дверь.

Меченый еле сдышался с присутствием в зоне Смирнова. Тут еще стукач добавился. «Не слишком ли много на мою душу? Это сама судьба так отмочила, чтоб обоих здесь угробил», — решил для себя и ночами обдумывал, как свести счеты с обоими, чтоб, выйдя на волю, жить без оглядки.

— И чего ты крутишься, как кобель на цепи? Скрипишь зубами так, что сон пропадает. Спи, не барахтайся! — заворчал сосед по шконке, старый худосочный человек, постоянно брюзжащий, кашляющий, он мало и чутко спал.

— Ты б заткнулся, сам никому не даешь отдыха своим кашлем, — огрызнулся Влас.

— Мое — от хвори, твое — с дури! — прикрикнул дед, приподняв голову.

— Да тихо вы там! Чего взъелись? Иль мне обоих угомонить? — привстал бригадир на локте.

Старик умолк, а Влас, повернувшись спиной, бросил через плечо:

— Старый пердун, еще права качает козел!

— Не старей тебя, пес шелудивый! Кто б тут зубы ощеривал, но не ты, ососок шлюхи!

— Что? А ну повтори, что трехал? — протянул руку к горлу соседа и тут же оказался на полу.

Его избили без жалости, а под утро охранник увел Власа в штрафной изолятор.

— Тебя предупреждали! Не понял? Смотри, еще один прокол — и распрощаемся! — услышал предупреждение.

За десять дней пребывания в шизо Меченый сильно простыл. Оно и неудивительно, ведь спал на бетонном полу, а в камере стоял собачий холод, от которого все тело ныло, и нечем было дышать. Вернулся он в барак совсем больным. Осунувшийся, заметно побледневший, обессилевший, он уже никого не замечал, искал малейшую возможность передохнуть и согреться. Его постоянно знобило.

— Поди, еще одним чахоточным прибавилось, — буркнул бригадир, глянув на Власа.

Того в дрожь бросило от услышанного, хотел сходить к врачу провериться. Но тот уехал за медикаментами в город, а зэки барака подняли Власа на смех:

— У нас по этой болячке на волю не отпустят. Не развешивай губищи! Этой хворью ползоны мается. А ты чем лучше? Дарма ничего не бывает. Одни с туберкулеза, другие от ревматизма загибаются. Это Север. Он не проходит бесследно. До самой крышки о себе напоминать станет. Радуйся, что не рак. На воле, коль додышишь, лекаря чахотку приглушат. Тут никто не поможет, и не рассчитывай.

Власу лишь поначалу обидно было, но все ж попал на прием к врачу. Тот послушал, осмотрел его, сказал, прищурившись:

— Небольшая простуда есть, но она не даст вам возможность лечь в больничку. Тут и посерьезнее вас больные есть, ан ничего, работают, не жалуясь. И вы не пытайтесь симулировать. У нас такое не в ходу…

Влас хотел было пожаловаться на постоянную температуру, кашель и слабость, но врач уже выглянул в коридор, пригласил следующего пациента, а ему лишь головой кивнул на выход.

«Сколько лет по зонам канал, ни одна зараза ко мне не прилипала. Тут же все в проколе. Как до воли доканать?» — спрашивал себя Влас. Он испугался своей болезни. В серьезности ее убеждался все чаще.

— Слушай, сосед, а у тебя чахотка давно? — спросил мужика, которого считал стариком.

— Здесь зацепил треклятую от того, кто на твоей шконке спал. Он за неделю до тебя помер.

— А как же доктор?

— Чего ему до нас? Он никого в барак не приводил, не сажал и не судил. Ему плевать, дотянем до воли иль нет. Мы издохнем, на наше место новых привезут. Во всех бараках так-то. В других зонах еще лютей. Не от чахотки, так с голоду либо под обвалом издохнешь. Вон из Взморья мужиков прислали. Шахту затопило насмерть. Откуда-то из пласта морская вода в забой хлынула валом. Сколько люду загинуло? Тьма! Эти в карьере были, тем и спаслись. Ну, шахту закрыли, а живых сюда прислали срок добывать. Так вот оне всяких страстей наговорили. Что уж чахотка? Об ней молчи ноне.

Влас работал молча, лишь время от времени, встречаясь со Смирновым, вспыхивал яростью. Будь силенок побольше, а опасность — поменьше, не промедлил бы свести счеты. Стукача он и впрямь не видел. Тот жил, забившись сверчком в какую-то щель столовой, и, казалось, не вылезал на свет.

Меченый, искавший поначалу встречи с обоими, теперь не терзался местью, доверился судьбе, веря, что она сама распорядится.

Шли недели, месяцы, годы. Из крепкого, здорового мужика Влас превращался в доходягу. Он уже не трепетал при разговорах об амнистии и помиловании. Не верил, что его могут отпустить на волю живым. А до конца срока было еще далеко. Он уже ни с кем не ругался, боясь, чтоб самого не задели. Сил оставалось немного, когда услышал, что в зону прибыла комиссия по жалобе зэков и теперь дела многих будут рассмотрены в порядке прокурорского надзора, а самих заключенных обследуют врачи.

— Слышь, Влас! Тебя вызывают на осмотр, — поторопил его бригадир и вздохнул: — Посмеялся над чужой бедой, нынче сам из этой миски хлебаешь.

Мужик то ли позлорадствовал, то ли посочувствовал вслед.