Последняя пастораль

Ревниво подчеркнет «любимый», «скучаю», глаза всерьез потемнеют, расстроится по-настоящему. От игры до правды у Нее миллиметры.

На этот раз сразу же увлекла меня в воду, теплую какой-то остывающей теплотой, с гарью. Вода — истинная Ее стихия, если кем и была в прошлом, так дельфином. Или «морской обезьянкой» — читал где-то как мы прямо с деревьев спрыгнули в океан. Точнее, деревья погибли от засух, и хищное зверье нас загнало в воду.

Так что и вся наша красота — от воды, ее работа. С открытыми по-обезьяньи ноздрями не поплаваешь навстречу волне — и появился такой вот носик, точеный. Морская соль всю шерсть выела, ну а голова была над водой — вот откуда Ее волосы, сами как волны. И грудки тоже повыше переместились, чтобы детеныша покормить, стоя в воде. Все так просто.

Тигры саблезубые нетерпеливо метались по берегу, но мы уже приспособились: и рыбка у нас под руками (под ногами), и деток можем накормить, если не очень штормит, и зачинаем-плодимся — все в океане, не вылезая из теплой водички, подогретой магмой, вулканами.

Дельфины, наши добрые соседи, так никогда и не вернулись на берег, может, правильно сделали. Вот и рака у них не бывает. (Странно сознавать, что я знаю столько всего, что никогда и никому не понадобится.) Ну а нас ностальгия замучила. Снова зацепились за сушу там, где проморгало зверье, просочились, закрепились, расширяя плацдарм и постепенно тесня природных врагов. Но не тогда ли, в воде — от беспомощного, голодного смотрения на потерянное, недоступное, — не там ли возникло завистливое желание тоже иметь хорошие клыки и когти? Вооружиться, вооружаться — камнем, палкой, винтовкой, бомбой.

Так и не успели остановиться.

Вначале я опасался океанской воды, везде чудилась эта невидимая гадина — радиация. Пока не обнаружил, что Она тайком купается, давно лазит в воду, от меня убегая. Узнал — испугался страшно, все присматривался: как волосы, как зубы, а это что за пятно? не тошнит? «Да, да, тошнит от стольких вопросов! Вот идем со мной и увидишь, какая хорошая вода. Выдумали какую-то радиацию!»

И сегодня тоже смотрит гордо и радостно, будто Она этот океан и придумала специально для нас. Что, надо благодарить?

— Ну вот, сразу и целоваться! Ты не умеешь. Надо вот так…

— А ты где научилась?

Теплая вода, отдающая горелым, горчит наши поцелуи. Глаза у Нее уже серьезные, ждущие, тревожные, и я знаю отчего. Ну не надо, вот увидишь, все будет, все!..

Осторожно коснулся ладонями напрягшейся от ожидания груди — панически отпрянула. Как от ожога. Но не от меня, а в сторону и тут же обратно, сама отыскивая тот ожог. А в глазах страх, боязнь, что и на этот раз Ее обманут, снова Ей не дотянуться туда, куда ласки заманивают, что-то обещают. «Мне больно!» — скажет обиженно, даже враждебно, почти грубо. И отстранится, погасшая.

Кажется, ни для кого и никогда это не было так важно — чтобы отозвалась, откликнулась освобождающей дрожью чужая плоть. Как удар молнии, разряд — в воду, в землю, пробуждающий, возвращающий из небытия. Это есть, а уже никогда не будет, поэтому никогда и никому, я знаю, не было и не будет вот так, это последнее, вот это, вот это! — через меня, мной, через нас — последнее на Земле, это последнее, последнее!..

— Делай как ты хочешь, делай! — Отчаянье и мольба. Откинувшись на мои руки, смотрит в небо, в наше круглое, усохшее, как куриный глаз, постоянно сонное небо, и кажется, что от нас, от нас зависит, чтобы оно снова широко распахнулось над Землей.

Надо только, чтобы вспомнила, как это бывает, чтобы вспомнила — Она, Земля. Ты же знаешь, знаешь, знаешь!

По ночам Она сухо и недружелюбно расспрашивала о том, до чего Ей дотянуться мешает, может быть, как раз нетерпение. И всякий раз я Ее упрашиваю, вот как сейчас:

— Не думай, ты об этом не думай!

Сами мы или океан нас заботливо выкатил на мелководье, почти на берег, нас щекочуще опутывают резко пахнущие йодистые водоросли, песок сделал кожу, тела наши жесткими, но нам и хочется, нам надо, сладко быть жесткими, грубыми.

— Пусть, ничего, пусть! — Она покорно улыбнулась, резко, делая себе больно, выдернула свои волосы из-под моих неловких локтей. — Саго! Amore mio![12]

А глаза спрашивают: что, что еще, как я должна? — всматриваясь в меня и в то, как я смотрю на Нее.

— Тебе хорошо?.. — Она уже о себе готова забыть.

Нет, что-то подлое в этом, каждый раз отдельном, сладком забытьи — точно труп пытаешься оживить. Дать, дать Ей дотянуться, не твое, а Ее обмирание сейчас нужно фригидной Земле! Миллиарды лет назад и тоже в таком вот теплом, подогретом вулканами океане зародилась жизнь — не от удара ли молнии?..

— Делай, делай, как тебе лучше, как тебе! Мальчик мой! Ragazzo mio!..