Последняя пастораль

– Прости, но это – совсем, совсем другое! Не знаю, как сказать, объяснить.

– А то, что у нас было?

– Это было прекрасно! Я правду говорю. И я так благодарна. Но тут совсем, совсем другое!

– Хоть объясни нам, непосвященным.

– Даже не смогу. Ну вот: я хочу, больше всего на свете хочу ребеночка! Жить не могу без надежды, что он будет. Но я готова и не жить, а то, что во мне сейчас, не променяю...– Глянула умоляюще.– Можно? Я хочу тебя попросить.

– О чем?

– Ты следишь за каждым нашим шагом, я вижу. Помню об этом даже ночью.

– Можно без подробностей?

– Ну вот – какие у тебя сразу глаза стали! Прошу тебя, не делай ничего. Его-то я остановлю.

– А что я собираюсь делать? – удивился весело и фальшиво.

– Не знаю, но я все время жду чего-то.

Вдруг взглянула как-то даже заискивающе, жалко. Спросила, а лучше бы не спрашивала:

– Ты совсем разлюбил меня?

– Не я поменял шалаш.

– Знаешь, страшно, когда все-все – в чем-то одном. В ком-то одном. Потерял, отняли – и мир рухнул. Вы так легко жертвовали оттого, что не любили. Да, да, не любили.

– Что ж, дай бог тебе сохранить.

– Ты нехорошо это сказал.

– А было бы хорошо, если бы прямо на глазах у тебя – да вон туда, головой со скалы?

– Ты еще убедишься, что и я не такая и он совсем не такой, как ты думаешь. У нас совсем не те отношения, не заблуждайся!

О последнем Она оповестила с уморительной серьезностью.

– Вот чего уж не рассказывай, тем более бывшему любовнику!

– Ну конечно, у тебя одно на уме!

– А у него что – ни-ни? Он что?.. На самом деле?

Вгляделся в Нее и вдруг все понял. Вот тебе и Дельтаплан! С мужиками это случается: под боком всякие излучающие игрушки, а у него плюс еще близкий Космос. И вообще примеров немало – именно среди таких вот плечистых и мужественных на вид. Все это я не выговорил вслух, но, торжествующий гад, такой крик (пусть неслышный) издал, что Она даже вроде бы расслышала, вся съежилась, даже покраснела. Вот когда ко мне вернулась уверенность, я уже не говорю – громыхаю:

– Да вы что? Ладно он, но как ты можешь?

– А ты считал, что самка убежала к другому самцу? Это для вас невыносимее всего. Так вот успокойся!

– Наоборот, теперь-то и невозможно успокоиться. Она не слышит, Она о своем:

– Он ребенок, хотя с виду... Стесняется, будто мне это важно. Забрала бы в себя и носила, как кенгуренка!

– Я думал, он только меня вытеснил. А этот гад (вот кто истинно гад!), а он – и детей! Кенгуренок! Пристроился! Да вы оба враги человечества! И поступать с вами соответственно! А ты – ты просто Медея! Вот кто ты!

– Пусть, пусть Медея! Да только кому меня судить? Я тебе объяснила бы, если бы ты способен был услышать хоть одно слово. Я и сама этого не знала, не подозревала, как важно – выбрать самой и вообще выбрать. Мне этого не было оставлено. И вдруг!.. Наверно, то же самое, что родить. Все – твое, все – из тебя, и уже нет тебя без этого! Даже не понимаешь, как могла жить...

– Нет, я не могу опомниться! Думал: ну ладно, природе так угодно – испытать еще один шанс, еще вариант. Ей не до сантиментов, тем более теперь. А тут как раз наоборот. Не от меня ты сбежала. От природы-матери. Ни детей, ни матери тебе не жалко, а жалко Каина-импотента. Это – любовь?..

Это я прокричал вслед Ей, уже невидимой за скалами, такой несчастный и торжествующе-злой, каким никогда не был. Проводил Ее взглядом (когда сверху снова увидел Ее, почти бегущую вниз, к шалашу, к нему) уже совсем не тот человек, каким я был час, полчаса назад. Теперь на моей стороне не одна лишь обида и не личная правота, а историческая – да, как это ни громко звучит. О, это совсем особенное самочувствие, и оно снимает, отменяет многие запреты тем, что возлагает огромные обязательства. Самочувствие, больше позволяющее, чем воспрещающее. Зато отнимает право на жизнь бездумную, безответственную. На моих плечах будущее. Значит, и за Нее я в ответе, за Ее поступки. И вина будет не Ее, а моя, если я позволю последней капельке живой жизни саму себя иссушить.

Теперь я знал твердо: пойду на все, имею право на все, но верну Ее, верну Земле материнство. (Какие-то громкие все слова, сами такие просятся!) Даже если кровь прольется, что ж, вчера арифметика была в делах таких всему на погибель, а тут, попробуйте тут с нею поспорить: пять литров бесплодной или океаны живой? Быть или не быть нам на Земле – ценой этих пяти? Неужто космическому евнуху оставить, отдать в руки ключи от самой жизни, загодя зная, что это всему и навсегда конец?

Ну-ну, порассуждайте, посентиментальничайте над пятью литрами, наплевав на океаны! Если я не сделаю всего, что мыслимо и немыслимо, допустимо и недопустимо, я окажусь соучастником убийства, какого еще не бывало.