Последняя пастораль

А нашел на мелком месте, где и не ожидал: стал на дно передохнуть и нащупал ногой один – будто током ударило! Оказывается, мы швырнули пистолеты недалеко, совсем близко отбросили от себя. И второй где-то здесь, та самая «курительная трубка», но пока радуюсь найденному. Нет, удобная и надежная штучка. Вот так прицелиться... А действительно забавно получается: старая рухлядь, ещё двадцатых, наверное, годов, а убойная сила равна всем ядерным бомбам конца века: выстрел – и человечества как не бывало!

Это если он уложит меня. Ну а если я его, то наоборот – путь в будущее расчищен!

Сколько ни нырял еще и еще, второй пистолет как испарился. Или второй и не нужен – по пьеске Великого Драматурга? Так даже больше испытания нашим качествам. Берем в руку по очереди: если не попал, надо подавить соблазн, великий соблазн выстрелить еще разок. Ты же не знаешь наверняка, как поступит противник, передаст ли тебе оружие. Не те времена, чтобы наверняка знать. Ну а Великий Драматург, он заранее все знает? Тогда это ему неинтересно. И какой же он творец? Если творит, значит, открывает ему самому неведомое. Элементарное условие.

Это про него: «Коварен, но не злонамерен»? А уж что ироничен, так это точно. Сколько было за историю сюжетов самых ироничных: словно Великий Драматург специально задавался целью разыграть этих умников землян как можно грубее. Наказывал за самомнение. А возможно, и мстя ревниво. За что все-таки и к чему нас можно ревновать? К разуму, полученному не по чину?

Вот и еще сюжет. Вроде бы все в нем просто, ясно, ничего издевательского: Она любит его, а он любит Ее! Ничего, если не учитывать, что случай-то, «сюжет» – последний, а тот, кого Она выбрала (Великий Драматург демократичен, всегда оставлял нам выбор!), кого предпочла из двоих последних, из двоих возможных,– импотент.

Обессиленный нырянием, а еще больше мыслями, лежал я на теплых камнях, правая рука касалась металла, напитанного донным холодом, мозг тоже казался тяжелым металлом, но расплавленным.

Вот как все повернулось, кто мог ожидать? Природа давила на Нее с вывертом, однако нормально: дети! дети! Но вот кто-то надавил и на природу, волевым, так сказать, решением заставил отступить.

Все в руце Великого Драматурга – и сцена, и актеры, и режиссура. Какая, однако, недобрая ирония под занавес: Медея, вообразившая себя Христовой невестой!

Что ж, если мне тоже оставлен выбор, я знаю, что делать, что я сделаю. Но до чего же они, женщины, действительно не такие, как мы! Вроде бы все определено природой, и на века: род, продолжение рода должно быть и всегда было для женщины на первом месте. Сама любовь, может быть, только радуга, на которой извечно раскачивается детская люлька. И вот пожалуйста – Медея! Вот уж кто Всемедея!

А что, если Великий Драматург все-таки более наивен, чем коварен? Великий художник и коварство – совместимо ли это? Великий физик, каким представлял его Эйнштейн, да, но – художник?.. Но что, если это всерьез, если все, все, что было, вся история – лишь удобрение, навоз ради того, чтобы вырастить цветок по имени Любовь и больше ничего? Для того лишь, чтоб сентиментальный Великий Драматург мог полюбоваться им, понюхать и погасить свет? И отвернуться к другим мирам, к другому времени?

А зачем тогда я ему в этой-то ситуации? Какая роль мне отводится? Опасен и вооружен – такая, что ли? Совсем недавно весь род человеческий был опасен и вооружен! Опасен для всего, что дышит, движется, плодится. Значит, оружие все-таки выстрелит, раз снова появилось на сцене. Как, в кого – об этом будет знать из нас двоих лишь один.

Тут я почувствовал, что на меня смотрят. Человеческий взгляд почувствуешь всегда. Тем более на таком пустынном острове. И тем более такой напряженный. Да, это он стоит и смотрит, Ее избранник. Действительно Дельтаплан – на равнобедренном, углом вниз (талия), треугольнике лежит маленькая для таких плеч головка. («Мальчик-слезь-со-стойки!» – был у нас лейтенант с такой кличкой, правда узкоплечий, длинный, как глиста, но с такой же ребячьей головкой, слышали или придумала братва наша, будто крикнула ему так барменша.) Но прежде и тебе это не казалось уродством – ни на староегипетских изображениях, ни когда только появился Третий на острове и тебе припомнились те самые египтяне. Ей тогда не нравилось все в нем, а ты даже любовался. Теперь все наоборот.

Но ведь смешно (умереть можно!), когда знаешь про этого красавца то, что знаю я!..

Стоит молча, ладонью оперся как раз на то место, куда мы когда-то, дурачась, стреляли. Смотрит на мою руку, покоящуюся на пистолете. Да, да, тебе не примерещилось – пистолет! Глазами я показал и на обойму, которую отложил на более нагретое солнцем место.

– Сушу, а то, может, отсырели патроны.

Только после этого я медленно приподнялся и сел.

– Могли и отсыреть,– согласился Третий.

Растерян: не с этими мыслями спешил ко мне, это заметно. Ну-ну, говори!

– Мари-а беременна. Кажется.