Последняя пастораль

Теперь уже интересно было бы на свое лицо посмотреть: к этому известию я был готов менее всего. А потому спросил по-глупому:

– Кто вам сказал?

– Все признаки.

– Представляю, как она рада!

- Очень! Хотя, если честно, не поймешь. Вы же Ее знаете. Никогда не угадаешь.

– Пришли звать в крестные отцы?

– Поделиться новостью. Как-никак.

Да нет, его ослепительная улыбка не детская, а дебильная, это точно!

– Что ж, при нашем дефиците на кадры можно и родного отца в крестные. Надеюсь, вы догадываетесь, что ребенок мой?

– Уверенность – уже полдела! – Он улыбается.

– Для вас это новость? Да что тут: Она мне все сказала.

Оружие вот оно – к барьеру, господа!

Он уже не улыбается. Но молчит. Поэтому продолжаю я:

– Океан все-таки защищает от радиации получше, чем открытый Космос.

– Она это! тебе! (впервые на «ты» заговорил) сказала?

– Ты же знаешь Ее,– я вернул ему «ты»,– скажет, не утаит, даже во вред себе.

– Да, все верно. Как и то верно, что вы будто специально посадили меня прямо на реактор. В этом летающем гробу.

– Я никого не сажал.

– Все равно – вы, белые. Ненавижу! Вам и это надо было отнять у нас. Всегда, давно ревновали. И были основания, ха, были!

– Были, да сплыли.

– Больше всего боялись догадаться, вспомнить, что первыми были вовсе не вы. Вам бы все должников-банкротов делать. Свои бы почаще вспоминали долги.

– Вы про какие там первые-непервые?

– А вы спросите у своих ученых: где объявился первый человек? И кто? в Африке. Черные – вот так. Женщина это всегда чувствовала. А вас бесило.

Это мы умеем лучше всего: всегда и во всем усматривать свою правоту.

И потому что – американец.

И что – черный американец. (А был бы белый, именно это зачел бы в свою пользу.) Вот и за африканскую радиацию-мутацию счет предъявил. От которой – ученых под конец осенило! – был, пошел первочеловек. Гомо прямоходящий, гомо умелый и прочее...

Вот и это знание нам пригодилось. Кому только оно останется – все наследство человека разумного?

– Я и говорю... – Он как-то по-другому покосился на пистолет, взглядом заинтересованным и примеривающимся.– Долго пришлось нырять?

– Времени свободного у меня много. Искал и второй, может быть, еще найдется.

– Да, два удобнее. Если вы подумали про дуэль.

Слово «дуэль» предполагает «вы» – так-то действительно лучше. Но хорошо, что слово «дуэль» произнес не я. И все-таки ему не пришло на ум, что хочу его подстрелить по-гангстерски. И на том спасибо!

– Сколько осталось патронов?

– Шесть.

– Что ж, можно и одним обойтись,– то ли про пистолет, то ли про патрон.– Так говорите, младенец ваш? Только вот Мари-а – моя.

А я, нет, не я, а кто-то во мне весело продолжил его слова: «...сказал плотник Иосиф Богу-Духу и... потянулся к пистолету»,– я чуть не захохотал нервно, дико, когда увидел, что Третий как раз это и проделал: протянул руку небрежно, подчеркнуто неторопливо, как бы испытывая меня.

Я не пошевелился. А он заглянул в дуло, громко дунул, взял патроны и загнал обойму в рукоятку. Щелчок прозвучал угрожающе.

– Вот только Мари-а...

Меня охватила странная апатия. Я не пошевелился бы, когда б он действительно направил на меня пистолет: никакого желания помешать ходу событий, куда бы они ни повернули. Меня Она не простила бы. А его? Не Она, любовь простит. Как бы он ни поступил. Те более что версию сочинит уцелевший. Сочинит, конечно, не во вред себе.

– Диво, право, диво! – Он так любовно взвешивает вновь обретенный пистолет.– Выстрел – и полчеловечества как не бывало. Такого сверхоружия и у наших генералов не имелось. Я, само собой разумеется, не в счет, я-то неперспективный, а вы у нас – гарант будущего. Вы и есть полчеловечества существующего и будущего. Но наш опыт другому учил: будущее за тем, у кого в руках вот такая штучка.

– От нее детей не бывает.

– Ха-ха-ха! Нет, вы мне нравитесь. Всегда любил смелых парней. И остроумных. Остроумных особенно.

Как из него, однако, попер американец: улыбочка из фильма про этаких парней из-за океана, которые всех могут купить, всех поставить на место. А радикальные его фразочки и хохот в адрес собственного начальства, порядков – тоже американское выпендривание: вот мы как можем, вот мы какие! Президент у меня в кармане! Если даже там ни цента! Не в том, что кто-то белый, а кто-то цветной, дело, а в этой американской развязности, всем указке, тайном и явном чувстве превосходства над всем миром!..

Помолчал, а потом спросил как бы о мелочи малозначащей:

– Вы на самом деле уверены?.. Ну, насчет ребенка...

– Важнее другое: что уверены в этом вы сами. И действительно, не о ребенке, а о детях разговор. Да, да, о будущем, как вы изволите иронизировать. Арифметика тут элементарная, вас с Марией – лишь двое. И – обрыв нити. Мы с Нею – бесконечны

– Ну, голова закружится! На вашем месте я посчитал бы и честную дуэль преступлением перед человечеством. Посадил бы себя вон туда, на скалу, а других заставил петь гимны моему прогрессивному фаллосу.

Подбросил пистолет на руке, тяжелый, заряженный, и глаза его тоже что-то взвешивали. По-ковбойски повертел пистолет и положил на камень.