Последняя патриотическая

Луч – всю жизнь за баранкой, безвредный водила с помятым, как у пьяницы, лицом. И всю жизнь, какая досталась, вечный денщик какого-то генерала. Приехал сюда, стал снова водителем на извозе, а больше ничего и не надо. Доволен и спокоен судьбой. Уже в привычке что-то ворчать, наставлять молодых, медленно и тепло одеваться, засыпать под гудение телевизора. «Прошел день – и мне спокойней, что всё хорошо. Завтра проживем – и славно тебе», – никогда не противился он судьбе. На политическую и военную обстановку смотрел как на необходимый порядок вещей: «Тут и „Беркут“ в городе, и „Оплот“, и „Восток“, и „Сатурн“, и много еще этого зла…»

Кощей – маленький, тонкий, подвижный, словно и вправду из сказки. Задумчивый мудрый взгляд, и слова щипцами не вытянешь. Бывший офицер-афганец. Сам он свою историю рассказывал один раз, и я узнал о ней через третьи уста. Нагадали Кощею врачи смерть на конце иглы. А игла та в яйце, а яйцо – в зайце, а заяц – черт знает где… У Кощея многолетняя язва, и вот идет дело к развязке. Другой бы стал горевать, вымаливать лишний день, а этот, верный закалке, собрал вещи и подался сюда, где смерти долго не ждут. Не его вина, что попал к Сочи. Уже здесь упал с обострением, попал в хирургию, да снова в строю. «Ангара, говорю, – смеялся Орда, – ты Кощея в больницу ходил навещать? Как он там? Жить будет? А Ангара мне: мол, а что с ним сделается? Он же Бессмертный!» С тех пор за Кощеем завелся второй позывной.

Заспанный, руки в карманах, вышел я из казармы.

– Что, писатель, – двигается для места Орда, – какие успехи?

– Глава две тысячи двадцать вторая, «На Западном фронте без перемен», – безнадежно машу я рукой.

При переходе границы на пропускной приметил Орда молодую деваху: лицо так себе, ничего интересного, но длинные, как тень на закате, ноги, и наполнена до краев грудь. «Док, оцени!» – привлек он бойца. «Десять баллов», – едва взглянув, дал высшую оценку Док.

И вот прошло лишь несколько дней.

– Ты взял самую высокую шкалу, Док, – сижу я теперь в курилке напротив него. – Это правильно. Но тогда не было выше оценки, и никто не знал, что она будет. Но, Док, прошло время, и сегодня я бы дал той девочке двадцать по высшей шкале. А завтра ты дашь уже пятьдесят. И так, пока мы не вернемся обратно. Здесь другие расценки, Док…

Всё люто тут, в «Беркуте».

Рядом метет плац «робот» – пленный из своих, на местном жаргоне. Сидел ночью в подвале, сейчас выпустили на шрафработы. Нагибается подобрать у урны бычки, его бьет сапогом часовой:

– Медленно движешься!

Мы смотрим, не вмешиваемся. Откуда такая жестокость?

– Слышь, друг, за что тебя? – окликает его Орда, когда уходит боец.

– Они говорят: за пьянку! – еще не остыл от волнения «робот», обычный парень, крестьянин или рабочий. – Нарушил, мол, комендантский час и сухой закон республики. Жена вчера сына родила уже в полночь, шел с роддома домой, по дороге выпил бутылку пива – его-то продают при этом сухом законе!.. Меня хватают и тащат – «У нас недельки две посидишь!» За что?!

Местные делятся на две касты: вояки и «роботы». И из первых очень легко перейти во вторые. Не спасают никакие заслуги.

Ночью ушел с поста начальник караула. Третьи сутки в наряде: забыли сменить. Догнали, схвати – ли, разоружили – и в подвал, в «роботы». Утром, уже без ремня, китель навыпуск, разгружает на кухне продукты. Его боец пришел из увольнения с запахом перегара: пил дома вчерашним днем. Выбили зубы, дальше – «робот», подвал. Но рядовой оказался покрепче начкара: «Я, – говорит, – выйду отсюда, так вам, твари, не только зубы – дух из вас вышибу!» Отсидел так два дня, и за забор его навсегда: хромай, мол, отсюда…

Срок жизни «робота» ограничен случаем. Он наступает, как правило, по двум обстоятельствам: по милости командиров, чего не дождешься, и по появлении новых «роботов». Тогда старые освобождаются и вновь переходят в вояки.

Но, как тот недавний отец, есть «роботы» и гражданские. Повар на кухне после обеда стирал в пищевом баке носки. Уже к ужину лишился всех привилегий, получил место в подвале и вместо черпака – швабру с помойным ведром. Девочка, четырнадцать лет, попала в аварию. На место крушения прибыл наш «Беркут», забрал ее сюда и, пока не едут родители (а им наплевать), определил на кухню в помощницы.

Днем в «Беркуте» бунт на корабле – отказался служить целый взвод, девять бойцов. Бросают форму с оружием, выносят из казармы к воротам вещи. На КПП полный досмотр: не унесли бы ружьишко.

Кто-то из наблюдающей толпы во дворе:

– Это же банда Гапона!

Какое поганое имя – Гапон. Но как символично! Гапон – бунтарь, провокатор!

Сам Гапон стоит весь в гражданском, плюется по сторонам:

– Да по миру лучше пойду, чем жить под вашим копытом!

Всем плюнуть по разу – озеро будет. Но бунт подавлен, зачинщиков – за борт!

– Прощайте! – счастливые, уходят в ворота бойцы.