Последняя патриотическая

Но было еще раньше. Отряд Севера дрался с украми на Грабском. Для Синего это был первый бой. Когда их зажали на краю села в трех двухэтажках и с тыла стали отрезать техникой и пехотой, побежал от страха, оставив ПК, фланговый пулеметчик. Синий упал к пулемету. Упал и кричит Архану, который в полусотне метров хлещет с «утеса»: «Как работает пулемет?!» И Архан, ведя бой, объясняет ему, как открывать, заряжать и стрелять. А в поле смыкают за ними кольцо украинская броня и пехота. Синий справляется с пулеметом, начинает бить по врагу, и вместе с Арханом они четыре часа дер – жат другим коридор.

– И сколько убил? Прямо по наступающим цепям бил? – бывший сам в том бою, сидит в казачьей папахе Японец, накручивает на палец черную свою бороду.

– Ну, я ж не считал! – скороговоркой, как привык, откликается менеджер. – Стрелял, когда цепи вставали, и заваливал их обратно. И не стрелял, как ложились. А после вставали не все. Ну, грех на душу не беру, врать не стану, – оборачивается он ко всем, – а человек сорок я там уложил…

Японец. На этого просто не напасешься страниц.

– Я же во всех жопах здесь был! Только на Саур-Могиле я не был, – говорит он сам про себя. – На нас танки на Грабском шли!.. А мы гонялись за этими танками, как туземцы с копьями. Только вместо копий гранатометы. С нами афганцы были, те очумели. Они такой войны и не видели. Подбили так танк, загорелся. Он еще с километр ехал, горел, потом встал. Мы когда укропов разбили, пошли посмотреть. Люки открыли, а там танкисты сгорели, сидят за штурвалом обугленные. Так и не вылез никто. Чеченцы с нами были откуда-то. Сидели вчетвером в одной воронке, и мина к ним прилетела. Все в клочья. Другие чеченцы нам после боя: «Ребята, вы под чем?» Да ни под чем! Мы родину свою защищаем! Из них многие после того боя сломались – выкопали своих убитых, сказали: «Идите вы на хрен со своими разборками!» – и вернулись в Чечню.

Японца тяжело контузило в том бою, и командир сдал его в группу раненых. Наказал шоферу-чеченцу: «Этого в любом случае увезти!» Только пропал командир, Японец встал с носилок и пошел. Ему: «Куда?! Тебя сказали забрать!» А он: «Так это Японца сказали забрать. А я не Японец. – И на какого-то ополченца показывает: – Японец вон, по двору у вас ходит». И шагом обратно в бой.

– Я простой русский мужик, – сидит он, с круглым вперед животом, неуклюжий, как плюшевый медвежонок. Так это ведь не в бою. – Мне царь нужен. Какой-никакой, а царь. Хоть Путин, хоть Сталин.

Иногда появляется Север – посчитать души. Широкоплечий, в казачьей папахе, с русыми усами и голубыми глазами.

– Я у тех танкистов телефоны забрал, – спокойно говорит командир. – Звоню матерям: «Ваш сын, Петя и Вася, нами убит. Он пришел на чужую землю уничтожать мирных людей. Стрелял в наши семьи, разрушал наши города…» А мне там никто не верит. Одна смеется и называет дебилом: «Иди к дьяволу! Мой сын на учениях в Днепропетровске!» Другая кричит: «Какой Донбасс?! Он там никогда не был.» А их ведь на самом деле якобы на учения в Днепропетровск отправляли. А самих сюда… Ведь не они же семьям соврали. Им самим в шапку наложили.

Малой – старший сын Севера. Двадцать лет, везде за отцом. На счету подбитый танк и две БМП. «Этот не паникует, – слышал я про него. – Увидит, что на него броня лезет, присядет, положит у ног автомат, возьмет из-за спины „муху“, прицелится – всё аккуратно, не торопясь, – и уж тогда бахнет. И не промажет».

Как началась война, а батя из дома – старший за ним.

– А ну дома сидеть!

– Не возьмешь с собой, пойду к другим и буду у них. Всё равно уйду!

Приоткрыто окно, и течет в комнату холодный осенний ветер, но накурено и душно в нашем собрании, где всё перемешано, как в толпе: и негодяй, и святой, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега. Идет военный откровенный разговор, дымятся кофе и сигареты, ходят по комнате люди и боевые истории, рисуются планы разгрома врага; как на поверке, называются вслух имена не наших уже городов: Львов, Киев, Полтава… Брошен на табурет телефон, и слышится негромкая песня: «По дорогам гибели мы гуляли, друг! Раскаленный добела, отзвенел песок. Видно, время пробило раздробить висок!..»

Шахтеры, трактористы и кочегары. Такие люди, что прошел бы мимо и никогда не взглянул. А они здесь танки, как пух, жгли.

Сидит у окна хватанувший где-то спирта Сапожник. Траурный, как всегда, когда пьян, с накрененной головой, а всё со своими шутками-проститутками:

– Аля-улю, гоню гусей!.. – ощупывает он пальцами сломанный нос.

Раздолбай, что девать некуда, а воин отменный. Работает пулеметом, что бог. Валит цели вчистую. Остался на контракт после срочной. Служил в разведке, излазил все горы в Чечне, в Дагестане. Участвовал в русско-грузинской восьмого года. Где-то оторвало ему большой палец на правой руке. Принес в тряпке в военный госпиталь – снова пришили. Работает, как только из магазина. Но порвал связки на левой, стала сохнуть рука. Тут и комиссовали: не годен. Работал таксистом в Ростове-на-Дону, пока не потащило сюда.