Последняя Патриотическая (СИ)

На рынке на следующий день. Специально пришел за брелком. Её нет, место пустое. Вчера был обстрел города, и два снаряда прилетели на рынок. Но здесь чистота. Рядом стоят другие люди и спокойно обсуждают, куда попали снаряды.

В автобусе женщина:

- Вы из ДНР?

- Да.

- Не встречали его? - Достает большую фотографию: парень в гражданской одежде.

- Сын?

- Да.

- Пропал?

- Да. Еще в июле месяце.

- Нет. Не встречал.

Уже декабрь. Пять месяцев она всюду возит с собой фотографию. Пять месяцев подходит к каждому, кто "из ДНР". На сколько ещё её хватит?..

В магазине иностранная речь. Поворачиваюсь: трое военных стоят спиною ко мне, продолжая говорить на своем. Я слышал такую речь лет пятнадцать назад - записано в памяти.

- Нохчи, ву? - окликаю я чеченцев.

Они поворачиваются хищные, рыжебородые и голубоглазые.

- Я с Грозного. Служил у Сайфуттди - Героя России.

- Знали о нем. - Протягивают мне руки. - В командировке?

- Нет, в отпуске.

- Ну, удачи, русский!

Первый раз встречаю их здесь. А говорили, что весь Донецк и Луганск захвачен боевиками Кадырова...

Встретились в городе с Когтем - сумасшедшим разведчиком из роты "Лавины". Покинул уже ополчение: "У нас все подразделение ушло, и Марк - командир. В роту пришло восемь "САУшек", назначили нас на них. Мы говорим: не умеем. А нам: мол, научитесь. Марк развернулся: "Я из автомата стрелял, и бил тех, кого видел, что это враги. А с САУ стрелять не умею, и учиться не буду. Не стану по людям стрелять. Хоть они и "укропы"". И ушел. Просто взял и ушел. За три дня рота ушла вслед за Марком. Командира нам другого не нужно".

Да... Никудышные из вас, Коготь и Марк, "террористы"...

Преображенский православный собор на улице Артёма в Донецке. Внутри три посетителя: двое стоят у свечей, третий сидит на лавке - ополченец; сидит, склонив голову, с огромной, как у крестьянина нечёсаной бородой, в громадных кирзовых сапожищах. Только и выдает в нем воина камуфляж. Перед собором на улице еще ополченец, ходит с двумя автоматами: "Мне в храм нельзя, я с оружием". Два месяца, как из России. Рядом с собором женщина в возрасте, в черном платке. Подходит ко мне, протягивает в ладонь две шоколадные конфеты, и тихо: "Помяните... В ополчении... Погиб в аэропорту 30 ноября". Я растерялся, киваю головой, говорю "спасибо" ей за конфеты. Очнулся, когда уже отошла. "Имя-то как?", - кричу ей вдогонку. "Сергей, - еще слышит она. Вернулся в собор, поставил три свечки. Стою у свечей и вспомнил, что я же неверующий. Вышел обратно, стоит этот же с двумя автоматами, подходит ко мне: "Помянул?". Говорю ему: "Да. Только я в Бога не верю". Этот помолчал, а потом говорит: "Видимо, веришь, раз ехал сюда".

Иду широкой аллеей вниз по Артема, и скрипит под ботинками снег. Иду и понимаю, сколько духовной мощи есть в этих храмах. Не Бога - людской. Когда ты стоишь у икон, а рядом с тобой стоят эти павшие. Сильные и живые. И от них может впервые приходит к тебе ответ на вопрос: Для Чего?

Я понял в этом соборе: Всё правильно произошло здесь! И с нами - с Донбассом, а не с Украиной, Бог.

Пускай не приняла после Россия - Бог ей судья. Мы здесь - Россия.

...По улице таскает бродячего репортера, одного, с камерой на плече; снимается на улицах Донецка кино, и каждый может получить свою роль. Подходит к военным, просит дать интервью. Боец с автоматом стоит у обочины, и этот позвал его на аллею, чтоб удобней снимать. Сразу подлетает машина, открылось окно и оттуда грубо бойцу: "Какого хрена! Кто тебе разрешил? Где у тебя пост? Вот и убежал туда!" Не торопясь, собрал свои инструменты и пошагал дальше гражданский.

После 19.00 уже никого на улицах... Холодный заснеженный город. Не едут автобусы, не работают магазины. Патрулей и тех не сыскать... И только неторопливо падает снег и, не спеша, летят наугад на город снаряды...

...Из развалившегося "Беркута" я ушел декабре Четырнадцатого года. Потому, что уже не писалась книга. Я ехал сюда за ней, и ради её продолжения, ради нескольких этих страниц, нужно было спуститься хоть в преисподнюю.

Книгу не подают на стол к водке в запахах нафталина, она должна пахнуть порохом, а приправлена кровью.

И вот в последний в "Беркуте" вечер мы сидим в комнате Орды на цветных одеялах кроватей, где не тронутые стоят на столе водка и чай, горькие, как разлука.

- И как, ты, пойдешь на эту передовую? Кого, ты, там знаешь? - жаль Японцу, что кончилось наше время.

- Никого. Наугад пойду, прямо в окопы, - не имею я других вариантов. - Я знаю, что там сказать.

- Знаешь, чего мы не знаем?

- Да. Я скажу: "Я - писатель. И я продаю бессмертие. Цена этого бессмертия - две тарелки супа в день". И буду служить.

- Единственный кормилец в семье... - качает он головой. - Наши-то на диванах сидят, им бомбы на головы падают - из дома не вытянуть. А здесь приезжают россияне и вон их куда несет...

- Ты, один здесь такой искренний человек, - пришел с прощанием Синий. - И сумасшедший. Как все писатели и художники. Чтобы написать картину, собрался за ней на край света.