Последняя песнь Акелы. Книга первая

— Рат составить снакомство! — Вежливо поклонившись новому знакомому, Гедссон вновь посмотрел на Арсенина: — Сутя по тому, что на встрече присутствует суперкарго, вы решили протолшить наше всаимное сотрутничество? Не стану скрывать, руковотство нашей компании, получив отчеты контрагентов в Мосамбике, нахотит вашу кантитатуру наилучшей. Вы очень правильно стелали, телеграфировав ис Алексантрии о тате своего прихота в Отессу, если вы тействительно не против тальше с нами работать, имеется потхотящий для вас фрахт.

— Как и при первой нашей встрече, милейший херре Гедссон, прежде чем дать ответ, мне хотелось бы узнать, какую работу вы хотите мне предложить, — вежливо улыбнулся Арсенин. — За столь недолгое время нашей разлуки мои привычки совершенно не изменились. Что поделать, я — консерватор.

— Сначит, ваша привычка топросовестно выполнять всятые на себя обясательства тоше не исменилась, что не мошет не ратовать. — Гедссон собирался сделать глоток из своей чашки, но после слов Арсенина отставил ее в сторону. — Грус практически итентичен тому, что вы весли в прошлый рас.

— То есть вы вновь предлагаете мне перевезти очередной груз винтовок и локомотивов в Мозамбик? — хитро прищурился Арсенин.

— Nej![17] Не совсем. — Помня о том, сколько времени заняли переговоры в прошлый раз, Гедссон откинулся на спинку стула, принимая более удобное положение. — Орушия больше не бутет, характер груса насквось мирный. Необхотимо тоставить тва локомотива, грус рельс и тинамита в Турбан са тевять нетель.

— Это динамит-то мирный груз? — удивленно вскинул брови Политковский. — Странное, однако, у вас понятие о мирных грузах.

— Сутарь! Вы просто не снакомы со строительством шелесных торог. — Швед развел руками в стороны. — Это совершенно мирный грус. Согласен — он опасен, поэтому компания увеличила срок тоставки то места насначения и сумму оплаты фрахта.

— Вот об этих моментах я бы хотел узнать более подробно, — начиная торг, произнес Арсенин. — Как говорят североамериканцы: время — деньги, вот и поведайте нам об этих двух составляющих нашего договора…

— Вот что я скажу, Всеслав Романович, — выйдя из кафе по окончании переговоров, прикурил папиросу Политковский. — Не знаю, как вы, а я нынче же курить бросаю и вам советую. Ведь на пороховой бочке до Африки пойдем!

Старпом стряхнул пепел и намеревался затянуться еще раз, как вдруг, сообразив, что его эмоциональная речь идет вразрез с его же поведением, выбросил папиросу в ближайшую урну.

— Да ладно вам, Викентий Павлович, панику раньше времени разводить. — Арсенин парировал гневную эскападу помощника добродушной улыбкой. — Сколь там того динамита? Едва ли четвертая часть фрахта. Оно, конечно, ежели взорвемся, как раз до апостола Петра долететь хватит, ну да мы поопасемся. А сейчас пора в порт возвращаться: хочешь — не хочешь, а дней через восемь, максимум — девять, в поход выходить… Викентий Палыч, а вы жениться не думали?

— Имеется достойнейшая девушка из Львова… — мечтательно вздохнул Политковский. — Одна беда — давненько я туда не наведывался, а морскому пароходу фрахт в те места организовать и вовсе затруднительно будет…

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕГА СТРОКИНА

Сентябрь 1899 года, Одесса

Искренне полагая, что мало какой недуг может превзойти похмелье, прошлую запись я начал с жалоб на головную боль. Какая наивность! И только теперь, оставшись один на один с тоской, я в полной мере осознаю, что любая физическая боль по сравнению с душевной просто ерунда. Странно, что раньше подобные мысли меня не посещали. Это что, выходит, до переноса у меня и души-то не было? Да нет, присутствовала. Только болеть ей было не о чем. И не о ком. А теперь есть.

Еще вчера рядом был друг, настоящий, верный, сильный, умный. Единственный. Один на все времена, точнее — на обе эпохи. Потому что раньше у меня таких друзей не было, да что там, вообще никаких не наблюдалось. Так, знакомые, приятели, сослуживцы, даже собутыльников толковых и тех не водилось. А Дато… он и сейчас есть, только меня рядом с ним нет. Есть только глухая тоска и надежда, что мы еще встретимся.