Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде

— Да уж точно не в Потсдаме. Я проверял, — попытался пошутить Ройтер-Нойман. — Если бы они были в Потсдаме, то на то памятное совещание у Папы я пришел бы с ними… — Шуток, связанных с понятием «семья», Лют не понимал. Когда заходила речь о священном для него понятии, вполне компанейский Лют становился мрачным и колючим. — Почему вы не эвакуировали своих сюда? — спросил Ройтер, чтобы как-то смягчить разговор.

— Ну как вы себе это представляете? Устроить коллективное самоубийство подобно Рейхсминистру? Удивляюсь, как Папе удалось меня-то переправить. Мы отсиживались трое суток во фьордах у Тьерна, прежде чем выйти в открытое море. Только представьте себе, как бы я подставил Папу, если бы союзники меня обнаружили. Хотя… Куда уж больше подставить… Сейчас у всего этого предприятия совсем неясные перспективы. Рейхспрезидент в тюрьме… Кто будет отдавать приказы?

— Как кто? Гроссадмирал Лютьенс, естественно.

— А кто будет отдавать приказы ему?! Знаете, что я вам скажу, Нойман, мы все здесь надолго. Это не Ильзе меня похоронила… Это я ее похоронил… Встретимся за ужином, — неожиданно оборвал он сам себя.

Капитан цур зее поклонился и зашагал по проходу, пробитому в скальной породе. Его шаги отдавались гулким эхом. Навстречу двигалась группа офицеров, Лют механически козырнул им, отвечая на приветствие, и проследовал в серый полумрак, освещаемый неверным светом аварийки.

* * *

— Милая комнатушка. — Рёстлер разглядывал новое жилище Вероники и Хельмута. — Все как в старое доброе время. — Он кивнул в сторону стены, на которой висели несколько сувенирных тарелок с видами городов Германии.

— Да, — вздохнула Вероника — Увы, половина, если не больше, разбилась. Сами понимаете, постоянные переезды, бомбежки…

— Помню, были Дрезден, Гамбург… Удивительно… Как символично… Нет городов, нет и тарелок… Мюнхен — вижу, стоит, вернее, висит.

— Я всякий раз, когда проходит вагонетка, боюсь, что разобьется последнее…

— Да, вагонетки грохочут ужасно, — на правах старожила заметил Леопольд Майер. Он-то в этих льдах с 43 года. — Это вы еще не застали артиллерийские учения, а когда из форта «Бруно» перекатывают орудия на западный вал, вот это настоящее светопреставление — все дрожит, как при землетрясении.

— Как ваши успехи, доктор Майер? — поинтересовался Рёстлер. — Вы уже научились вслед за «Бисмарком» перемещать У-боты?

— Пока, к сожалению, не могу похвастаться. Мы на полпути к успеху. Энергоустановка «Бисмарка» позволяет поддерживать поле. Он ведь и был выбран не случайно — самая мощная мобильная силовая установка в Рейхе. С лодками, как вы понимаете, труднее. Работы ведутся. Мы значительно ближе к цели, чем два года назад. Но, как часто бывает, чем ближе к ней подходишь, тем больше понимаешь, что ты только в начале пути.

— Смотрите, как бы русские вас не опередили.

— Или американцы, — поддержал Лют.

— Про американцев точно беспокоиться не стоит, — ответил ему Рёстлер. — Они бродят во тьме, руководимые слепым. А вот русские могут… Хотя сейчас им, я полагаю, не до этого. Победа пьянит, расхолаживает, а поражение заставляет мобилизовать силы, искать нестандартные прорывные решения.

— Вот мы их и ищем, — саркастически протянул Майер. — И если не найдем — останемся в этих льдах навечно.

— Это верно, — согласился Лют. — Нас загнали в угол. Никогда еще Германия не была так мала и никогда еще из нее так не хотелось вырваться (мне, например).

— Дело не только в Германии, — начал Рёстлер. Он, подобно фюреру, любил вести застольные беседы и всегда выбирал для них политически правильные темы. — Глубоко ошибочно полагать, что эта война — война исключительно немцев. И трагичность нынешнего этапа борьбы — это не только дело немцев или, скажем шире, германцев. Это трагедия Европы, всех народов, ее населяющих. В Рейхсканцелярии я видел французов из дивизии «Шарлемань»; Они дрались до конца. Латыши (он кивнул в сторону Люта) из 15-й пехотной дивизии. Мадьяры, боснийцы, норвежцы… Все они стояли плечом к плечу с нами. Вон, Ройтеровский экипаж — яркий пример. Кто там у вас, итальянец, русский, есть даже еврей…

— Оберштурмфюреру Карлевитцу пожаловано почетное арийство, — напомнил Ройтер.

— Шучу, шучу… Лично меня ваш Карлевитц устраивал и евреем.

— Да, вашего еврея я хорошо помню еще по 43-му… — оживился Майер — Кстати, парень которого мы тогда поободрали, этот сицилиец, так и остался в вашем экипаже?

— Мы не смогли его передать на «дойную корову» — она не пришла. И что прикажете? Бросить его за борт? Это последний, кто остался с лодки Гаццана-Прьяроджия… К моменту, когда мы достигли берега, Италия капитулировала. И куда его было девать? Ему некуда было идти. Все, что я мог сделать для памяти Джанфранко, — это взять его в экипаж. Тем более что он отлично зарекомендовал себя в походе. Если бы мы все действовали как этот сицилиец — ситуация на фронте была бы другой…