Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде

— Камрады, все здесь присутствующие знают меня не первый день. Мы ведем войну. Войну тяжелую и кровопролитную. Войну, в которой наш враг — это не только наш враг, это враг всего рода человеческого, материализованный в ужасающем гибриде мировой плутократии и кровавого большевизма. Это уникальная война, каких еще не знала история, и методы ее ведения тоже уникальны. Человечество уже создало такое оружие, разрушительная сила которого делает бессмысленной его применение. В этой ситуации самое страшное, что может позволить себе боец, — некомпетентность. Вот сейчас мы все явились свидетелями махровой некомпетентности камрада Ройтера. Некомпетентности. Да. Допустим, командиру подлодки совершенно не обязательно знать высшие соображения разведки, этого мозга войны. Однако все мы знаем, что зачастую жертва приводит к выигрышу. Может быть, вы скажете, что жертвовать ферзем для того, чтобы выиграть кампанию, — безрассудно? Может быть. Может быть, вообще все наше движение — совершенное безрассудство, ведь мы знали, кому мы бросаем вызов, когда шли под пули на Одеонсплац.[48] Мы бросали вызов не жалкой Веймарской республике, не Франции и даже не Британии — мы бросали вызов мировому злу. И мы тогда понимали, насколько этот враг силен. Сегодня мы принесли в жертву не только себя, не только свою кровь, мы принесли в жертву самое дорогое — Священную Германию. Может быть, мы все здесь трусы и предатели, которые отсиживаются во льдах, пока враг хозяйничает на нашей земле? Я полагаю, что таких здесь нет. Я также полагаю, что и некомпетентных людей здесь нет. И уж точно таким нельзя считать штурмбанфюрера Ройтера. Его компетентность, его смелость и яркий дар руководителя неоднократно были оценены фюрером, гроссадмиралом, да и всеми нами здесь присутствующими — тоже. Стало быть, это не некомпетентность. Это нечто иное. Что? Вот это очень интересный вопрос.

Камрад Ройтер приводил тут множество документов. Некоторые из них меня удивили, некоторые возмутили, потому что от них просто несет запахом фальшивки. У меня нет, к сожалению, такого мощного досье, какое собрал Ройтер, но все-таки один документ я позволю себе представить.

Рёстлер вынул из кармана сложенный в несколько раз лист.

— Это фотокопия одной русской газеты за 1912 год. Обратите внимание. Император Николай II награждает офицеров генерального штаба. Среди фамилий — капитан-лейтенант Георгий Реутов.

Он поднял копию над головой, с тем чтобы все могли с ней ознакомиться.

— Вы скажете — ну и что? Отец Ройтера — Георг, фамилия пишется похоже, — простое совпадение. Но обратите внимание на фото. Здесь двух мнений быть не может. Передайте, пожалуйста, эту фотографию высокому суду. — Он вынул из кармана фото Ройтера, которое планировалось поместить на его книжку, то самое, с сигарой, повторяющее Шепке с трубкой. — Прошу высокий суд сравнить два этих документа. Не находите ли вы, что сходство очевидно, что слишком много совпадений для того, чтобы все это было случайностью? Таким образом, я задаю себе вопрос и прошу, чтобы его задали себе и все вы. В личном деле Ройтера в первой строке написано «истинный ариец». Насколько можно доверять этому документу, если уже самая первая строка его опровергается приведенным мною доказательством?

Кто же сейчас находится перед нами? Кто обвиняет меня, человека отдавшего без малого четверть века делу партии? Это дурак? — Нет — далеко не дурак. Это некомпетентное ничтожество, пытающееся свести личные счеты? — Тоже нет! Кто же это? — Это высокопрофессиональный, хорошо подготовленный, смелый и находчивый враг. Русский шпион, более того, потомственный русский шпион.

В зале к последним словам Рёстлера нарастало возбуждение. Ройтер чувствовал себя, как будто под ним подломился тонкий лед. Георг Ройтер, мой отец, — русский морской офицер? Что за глупость…

Вряд ли это была импровизация. Рёстлер прекрасно понимал — Лют бывший гражданин Российской империи, «фольксдойче», естественно, никакой симпатии к титульной нации метрополии не испытывающий. Нет таких национальных меньшинств, которые бы любили метрополию. У него аж надуваются желваки на шее, как только кто-то упоминает о русских… Зубофф — исключение — только то, что дядя Люта служил с его отцом в балтийском Ландсвере, послужило причиной того, что Лют оказывал протекцию этому человеку. А получается-то одно к одному… У вас тут уже целый русский экипаж… Случайно ли это?

«Чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной!» так, кажется, говорил Геббельс. Возможно, он никогда этого и не говорил, возможно, ему это лишь приписывали, но труднее всего опровергать абсурдные обвинения.

Шум в зале возрастал. Лют сидел во главе стола, обхватив голову руками, перед ним лежала груда бумаг, которую венчала фотокарточка пятилетней давности.