Однако, им губам так и не суждено было соединится. Тот солнечный свет, который заключали в себе ее волосы, вдруг разом распахнулся во все стороны, объял их мягкими, сильными волнами, погрузил в себя. Все вокруг так засияло, запело, зажурчало — в одно мгновенье, вдруг, из хаоса возродился весь мир — весна, любовь их окружали. Аргония бы все-таки поцеловала Альфонсо, но в это время на плечи их легла такая легкая, теплая, мягкая словно только что испеченный каравай рука Эрмела, который говорил:
— Что же — кажется, довольно с вас видений, не так ли?.
И он развел их в стороны, так что они обнаружили себя стоящими возле мшистой галереи, которая оказалась совершенно нетронутой, и сияла нежно-изумрудным и золотистым светом. Блики солнца сверкали на спокойной поверхности реки, а на противоположном ее берегу вздымались, наползая один на другой, покрытые светлыми, сияющие теплом, исходящие аурой птичьего пения, леса. Над эти холмами, словно продолжение их, восходили своими легкими, плавными гранями пышные, ярко-белые облака, и, казалось, будто они есть продолжение этих холмов. А на водной поверхности кто-то заплескался, и вокруг того места сильнее засверкали солнечные блики. Раздался голос Вэлласа — он далеко разносился над водою:
— Ах, ты! а я уже почти и плавать разучился!..
Но он, все-таки, поплыл к берегу, и вскоре выбрался — весь мокрый; и хорошо видно было, какой же он тощий — не то чтобы кожа да кости: он был жилистый. Зато ни Гвара, ни отца Альфонсо нигде не было видно, вообще ни что не оскверняло этот весенний день; недавние кошмары казались уже чем-то далеким, расплывающимся, небывалым. Но стоило только Альфонсо закрыть глаза, как набросились те кошмарные виденья, и застонал он, и, если бы не поддержал его Эрмел, так на колени бы повалился.
— Вот видишь, друг мой… — говорил старец. — …Вам надо быть со мною, надо учиться у меня; ведь не я же создал эти образы — все они внутри вас… А теперь пройдемте во дворец Келебримбера — там нас давно уже ждут на пир.
Теперь вы видите, сколь неспокойное, мучительное состояние властвовало над моими героями в тот день, сколь вообще не схоже оно было с охватившей Эрегион праздничной атмосферой. Некоторые из этих мрачных частичек, как вы уже знаете, находились во дворце; а не более чем в сотне, или в двух сотнях шагах от них, эта праздничная атмосфера, проявлялась в самых ярких формах; и никто из присутствующих там даже и подумать не мог, что поблизости кто-то может страдать, что некие надрывы могут там терзаться…
В этой зале, было шагов тридцать в ширину, однако, вытягивалась она не менее, чем на полторы сотни шагов. В зале были два, вытягивающихся во всю ее длину стола, которые соединялись у одного своего окончания, и образовывали исполинскую букву «П», про убранство столов можно сказать, что они ломились от яств, что огромное количество блюд возвышались над ним горами, словно ветви винограда увитые, неимоверно располневшие от своих плодов. Но каких только кушаний там не было! Ежели начать перечислять все, то выйдет стопа листов не меньшая, чем эта повесть. Гостей было гораздо меньше, нежели кушаний, но, все-таки, их было очень много, и сидели они плотно, и по обе стороны стола, лицами друг к другу. Впрочем, теснота эта никого не смущала; и недавние враги — эльфы и Цродграбы, рады были своей близости. Все громко и весело переговаривались, слышался смех, нескончаемые шутки, просто заверения в вечной дружбе, а то и светлые слезы, мольбы о прощении за недавнее зло (впрочем, всякие слезы вскоре прекратились, так как все давно уже простили друг друга). Ели понемногу, чтобы только отстранить первый голод; все ждали появления Келебримбера, а так же девяти братьев, которых почему-то связывали с появлением Эрмела, и даже думали, что — это они его вызвали. Как уже говорилось, никто не волновался; все верили, что теперь то всякие беды остались позади, а впереди — только счастье, только братство. Отзвуки многочисленных голосов сливались в единый, торжественный хор, который полнил воздух, и даже казалось, будто над головами витают некие незримые духи, и поют торжественные песни.