Последняя поэма

И, таким образом, она достигла Западных ворот, у которых уже знали об ее приближенье (через летучих мышей, которых гномы использовали, как под открытым небом — почтовых голубей). Ворота открыли прямо перед Аргонией, и навстречу ей хлынули потоки солнечного света, и столь сильные, что она в первые мгновенья даже ослепла, но и слепая, продолжала еще бежать все и вперед, едва не упала на высоких ступенях, которые опускались по расходящемуся все шире ущелью, но, благодаря, ловкости своей, все-таки удержалась, и, выронив наконец топор, продолжила свой бег. Что касается Маэглина и Барахира, то они не могли так ловко удержаться на ступенях — нет — они споткнулись и… наверное упали, наверное, получили еще несколько ушибов, да только, конечно же, и не заметили этого — продолжали свой стремительный бег за Аргонией, которую видели плещущим золотистым костром, в окружении чуть менее яркого, но, все-таки, ослепительно дневного облака…

А в это же государь Келебримбер стоял, дрожа от напряжения, от горести душевной, перед первой ступенью, которая вела к трону Дарина, но трон пустовал, ибо государь Казада стоял на этой первой, высокой ступени и пристально вглядывался в изуродованный, покрытый кровавыми нарывами лик эльфа. Он сам, обычно невозмутимый, рассудительный, теперь не мог сдержать сильного чувства боли — ведь Келебримбер был его лучшим другом, ведь он любил цветущий Эрегион, почти так же, как подгорное царствие, и он приговаривал:

— Друг мой, друг мой… понимаю, как же я понимаю твою боль! — тут две огромные, ослепительно сияющие, словно раскаленные слезы выступили на глазах его стремительно, словно горные потоки устремлялись по щекам его… Но государь Келебримбер едва ли слышал его — в его мучительно изогнутом, надорванном теле мученика, слышался теперь и еще какой-то протяжный треск — казалось, от безмерного напряжения вновь там переламываются кости.

— Простите, простите меня пожалуйста! Простите!.. — вскричал вдруг оглушительным, громовым голосом Келебримбер, и эхо от этого вопля пошло гулять под высоким, золотистой аурой одетого купола — глаза Келебримбера были наполнены кровью — и кровь эта сияла из глубин своих зловещим — мертвенным светом. Не эту залу, но дымящиеся, обугленные тела, покрывающие выжженную, мертвенную землю Эрегиона видел он теперь перед собою. — Простите, простите, простите меня пожалуйста!!! — взывал он надрывным голосом, слепо вытягивая дрожащие, окровавленные руки в разные стороны. — Я был плохим государем, я поддался своей страсти — слабости; я так хотел увидеть дочь свою и супругу… Валары!!! Да и сейчас, и сейчас все бы отдал, лишь бы еще хоть одно мгновенье побыть рядом с ними!.. Но простите же меня! Прости меня и ты, страна родная, прости, что предал тебя… Ведь, если бы не поддался я этой страсти проклятой, если бы не слушал приказов ворона…! Ах, да что теперь… Да что ж теперь, право?! Ведь не смогу же я уже стать прежним, не смогу от этой тоски излечиться!.. Ну, а раз так — я должен идти по этой дороге до самого конце — до тех пор, пока смерть свою не найду!.. Государь, друг мой! — взмолился он проникновенным, трепетным голосом. — Государь, Дарин, друг! Отпусти меня! Теперь понял, что нечего мне здесь делать, что мое место рядом с ними — раз уж я ступил на эту дорогу, так пойду по ней до конца, потому что — потому что нет уж мне покоя!!! Сколько убитых, сколько сожженных!!! Древние духи родной земли — они взывают ко мне 0 они смотрят на меня, смотрят словно живые… Вспоминаю родную кузницу — вот картина, на ней лик жены моей и дочери, но вот черты раскаляются, словно стрелы вытягиваются ко мне, вот впиваются в мою плоть, прожигают насквозь… Не могу я так дольше! Не могу! Не могу!.. Я должен идти вместе с Ними, я должен погибнуть… Да я уже должен был погибнуть, но вот почему я жив?! Почему моя земля, мои родные — все, что было моему сердцу близко — все сожжено, почему этого уже здесь нет, а я еще жив?! Зачем мне эта жизнь?!.. Что ж мне остается, с этакой то мукой на сердце — Дарин ответь!.. Что ж остается?!.. На клинок броситься?! Так думал уже и об этом! Нет — не в этом исход — проткнет мне клинок сердце, а покоя то все равно не найду… Должен за ними следовать…

За это время, по щекам Дарина прокатилось еще несколько жгучих слез. Он все порывался прервать речь Келебримбера, вставить какие-то свои слова, но ничего не выходило в этом стремительном, оглушительном, исступленном потоке. Наконец, когда Келебримбер закашлялся, Дарин стал предлагать ему остаться — конечно, речь его была весьма логична, конечно, он уверял, что бежать куда-то неведомо куда не имеет какого-либо смысла, что, если он останется, то, постепенно, с годами найдем и спокойствие, что, ежели он и остался в живых, то в этом, конечно же, воля Валар.

Однако, Келебримбер вовсе не слушал его — воля, которая гнала эльфийского государя все вперед и вперед, этот вихрь огненный, был настолько силен, что даже удивительным казалось, как это он оставался все это время у трона, как это бросился бежать сразу же за Аргонией и прочими…