Последняя поэма

Теперь уж ничто не могло сдержать Альфонсо — он весь обратился в одну жажду, в одно стремленье — из всех то сил мчаться в эту ночь. Что же могло сдерживать этот, вихрю подобный порыв его души, да еще кольцом поддержанный? Он начал рычать какое-то запредельное, беспрерывное: "В-п-е-е-е-р-е-е-е-д!!!!!" — и, ухватившись руками за сдерживающую его ветвь, стал вырываться с такой силой, что по бокам его заструилась раскаленная кровь, а та, что сдерживала его, чувствовала, что, либо отпустит его, либо он попросту разорвется на две части — и она выпустила. Тоже самое проделали и иные жены энтов, и вот эти девять фигур, призраками ледяными завывающие, окруженные темными аурами, бросились к выходу, и та, что вошла, вынуждена была отшатнуться в сторону — ей показалось, будто это раскаленные, черные стрелы мчаться на нее. И вот уже они оказались под небесами, но ни звезд, ни садов не видели — вихрями, ослепленными какой-то неопределенной, но изжигающей страстью, бросились они вслед за Альфонсо, который иногда видел звезду, ну а чаще — надвигались на него темные вихри, и он уже ничего не видел. Чувства резко сменяли одно другое — то жгучая страсть по Нэдии, но отвращение к себе — жажда поскорее уйти во мрак, то ненависть ко всему, и даже к этим, бегущим рядом с ним — и хотелось уж броситься на них, и разрывать в клочья, но в последние мгновенье, он, все-таки, вырвался — видел среди вихрящихся кровавых туч звезду, и вновь рвался к ней, и вновь ревел — и тоже было и с иными, все они не помнили себя, все не могли остановиться, все были частичками могучего вихря, который кружил их. Сколько продолжался этот исступленный бег?.. Кто-то, быть может, сказал бы, что до зари — но они же не видели ничего, и для них прошло безмерно больше времени, чем одна ночь — им казалось, что они целую вечность провели во мраке, в аду, бессчетное число раз сходили с ума, и тут же вновь возрождались… Но, как бы то ни было — когда над востоком небес стало восходить могучее, поглощающее звезды зарево рождающегося дня, на широком поле, окаймленном с севера и с юга лесами, с запада — первыми отрогами, а с востока — распахивающимися в простор степей, навстречу заре. Альфонсо увидел эту стремительно бегущую к нему фигуру — а она, как увидела его, так бросилась в последнем отчаянном рывке, так стремительно, как никогда еще не бегала. Ведь кто же может постичь девичье, иль женское любящее сердце — то она и тихая, и скромная, и слабая, а вот дойдет до какого-нибудь рокового мгновенья, когда любимому ее — мужу ли, ребенку ли, грозит что-то страшное, и такая-то сила в ней, хрупкой, вдруг неведомо откуда подымится, что и какой-нибудь воин-богатырь уж с ней не управиться. И Альфонсо, в отчаянье своем уверился, что — это перед ним, все-таки, Нэдия — а, ведь, ему-то, в его душевном состоянии, больше и не на что было надеяться. И он, зарычав ее имя, тоже бросился к ней, и вот столкнулись с треском, с такой то силой, что у всякого иного на их месте переломались бы кости, но нет — они уцелели, и только повалились в траву, и стремительными рывками закружились в ней, жаждя вырваться из ненавистных тел.

И тогда же Альфонсо понял, что перед ним не Нэдия, и в закружившем его вихре ярости стал рвать ее, как, впрочем, рвал он и Нэдию — только вот Нэдия, в ответ всегда тоже пыталась разорвать его, а Аргония только ласкала, только пыталась успокоить, только нежными поцелуями покрывала, нежные слова шептала, да даже и не чувствовала боли — вся поглощена была восторженным чувствие этой долгожданной встречи…

— Милый, милый… — шептала она, когда он вцепился в нее дрожащими пальцами, до крови разодрал плоть, когда, вместе с хрипом, вырвалась из груди его кровь.

— Милый, вместе с солнечным ветром,
Улетим в бесконечный простор.
Попрощаемся с миром этим,
И с вершинами облачных гор.
Что же — пусть пред этим разлука,
Годы боли, рожденья и смерти, мечты.
Что же значит веков долгих мука,
Если ждешь меня, милый друг, ты?
Что пред вечным года, что столетья,
Что просторы святой пустоты,
Мы забудем разлук лихолетья,
Пред сиянием нашей звезды.