Последняя шхуна

Он был без портфеля, и, судя по всему, не собирался ехать с ними дальше.

— Ты чего такой? — удивился и Садовод.

— Все приняла.

— Бляха муха! Вот это повезло нам…

— Стольким шхунам отказала! А теперь она наша владычица: значится, как хранительница и праматерь «Моржа». Вершинин передал лист, плотный, с золотыми буквами, с сургучными печатями.

— «Все приняла»! А ты ей что рассказал?

— Она сама все знает, гадает по своей азбуке и таблицам с числами. И карта у нее своя секретная есть, что у Вершинина! Вот, обновила березу, когда сына не стало, — Сучок повернулся к дереву, и все за ним, — сделала зеленой, хочешь верь, хочешь нет..

Все посмотрели на обновленную березу.

— Бляха—муха, похороны празднует!

— Все ж облегчение матери, чем с клеймом ходить? — неуверенно возразил Трумэн. — Да и деньги немалые…

— Вот и она считает, что он совершил смерть из—за родового клейма, а во всем остальном он заблудился… Она его путь теперь другим видит. А от денег отказалась! Сидит в темноте, на черной картошке, так и живет.

Шофер робко вставил:

— Ребятки, мне в больницу за женой надо…

— Пойду я к ней, — проговорил Сучок, и, отойдя два шага, обернулся и махнул рукой назад: — Трумэн, Садовод, выметывайтесь из машины! Она сказала, что только вот он один поедет хоронить… — Сучок показал на писаку.

— Сейчас слазить, в этом месте прямо?

— Сами решайте, где слезать, это ваше дело…

Поехали, и они теперь, оказавшись перед необходимостью ошиваться в поселке ночью, всполошено переговаривались.

— У тебя здесь хоть баба есть?

— Как раз познакомился в последний заход. Замужняя, бляха—муха! Муж такой, ходит бочком, выражается культурно: «Вы ничего против меня не имеете?» — Налью ему, он выпьет: «Я знаю, вы друг моей жены».

— Больной, что ль, на голову?

— Вообще пахнет неприятно, бляха—муха! А куда ты?

— К бабе.

— Ты?!

— Есть одна, я ей во всем признался, бляшкин дед…

— Признался, в чем это?

— Под слово попался и признался: «Кальсоны на себе стираю, мол, боюсь хер показать, маленький он, бляшкин дед».

— В таком признаться, бляха—муха! Ну, а она?

— «Будет большой», — говорит.

— Видно, знает, раз так говорит.

— Однорукая она, бляшкин дед…

— Ты ж тоже, бляха—муха, не американский президент!

— Вот и пойду к ней …

На этот раз Трумэн не строил ни фабулы, ни интриги, и последние слова были сказаны так, что он принял решение.

Трумэн выпрыгнул, оставив сандалии, — в темень из машины на полном ходу, сложившись, как кузнечик, — со сноровкой, наверное, прыгать с льдины на льдину.

Садовод сошел еще раньше.

Не такое уж позднее время, а Новое Холмино вымерло, вообще исчезло: домишки провалились в откосы, заплыли тенями, и остался один красноватый разрыхленный песок, начинавший дымиться от ветра, и приближающийся, подступавший с горизонта, заполняющий все, как накатывающийся в апокалипсисе, хребет Прибрежный.

Писака почувствовал, как окружающее, выглядевшее просто и мирно, едва остался один, начинает стращать неприсущностью, загоняя в видения, схожие с теми.

Вся эта нечистая мистика, навлекаемая роящимися мухами и вторгающейся лавиной донных нечистот, трансформировалась сознанием в некую эстетику найденного качества, не претворяясь в различимые слова; была вообще неопределима за непреодолимостью речи.

Предполагая, что исказятся всплывающие кристаллические картины ледовых миражей, и другие видения, полные закодированного природой смысла, он, оберегая, замотал слоями стерильного бинта свою деревянную ручку с ученическим пером, и запрятал ее среди «Блокнотов для карандаша» и остальных вещей в сумке.

Достанет ли, понадобятся?

С какой—то чуткостью обострившейся психики, рефлексирующей на гранях подсознания, он явственно ощущал, как в нем поселилось нечто слизистое, растягивающееся, как кочующая змеевидная водоросль, и она, присосавшись, неостановимо зашевелилась с единственной функцией разрастаться и все усыплять.

Кто знает, если бы сегодня, а не три дня назад, он проходил медицинскую комиссию, то уже обнаружили б неразборчивую болезнь!

Неудобно всерьез и воспринять, что недавно настраивал себя на смехотворное перетягивание каната с погибшим парнем. Противостояние между ним и командой привело к тому, что самоубийца стал недосягаем, явный среди них герой — и покатится славой дальше. При таком объяснении, смотря как посмотреть, даже сведение счетов с жизнью может выглядеть равносильным спасению.

Все это, помимо всего прочего, что будет налипать, его не должно интересовать.

Он с этой самой минуты устраняется от всякого выяснения, что стоит за заменой, а что лишь кажется. Для него обозначилась суть в том курьезном моменте, когда этот Трумэн, с торчащими клиньями расхохлившейся бороды, с оставляемыми при взлете сандалиями, имеющий общий вид посмеявшейся над ним серьезности, — без всяких затрат пережил свое спасение, отметив его подтиранием задницы в унесенной взрывной волной уборной.

Вот это и есть наука, что он должен у них пройти и одолеть за считанные часы!

Пусть день закончится, как начался с ними! Ничего лучшего он себе не может пожелать. Так и пребудет, что бы ему ни пришлось испытать с ними.

Приехали.