Последняя схватка

Пардальян решил отвести всех в «Золотой ключ». Шевалье был уверен, что там девочку обласкают, уложат в мягкую постель, а с утра, задарят лакомствами — и малышка скоро наконец-то увидит отца и мать, которая выплакала по ней все глаза. Ребенок задремал у него на широкой груди — и спал, как ангелочек.

Они немного задержались на ферме, но скоро двинулись в путь. Шли медленно: иначе матушка Перрен не поспевала бы за мужчинами. До Монмартрской заставы они добрались лишь к одиннадцати. Ворота давно уже были на замке. Но стоило Пардальяну предъявить бумагу, как всю компанию тут же пропустили в город.

У таверны они появились почти в полночь. Подождали, пока мадам Николь оденется. Увидев Вальвера, трактирщица сразу сообщила тому о записке, которую отнесла в дом на улице Фуражек.

Не сказав никому ни слова, Одэ сорвался с места. Пардальян был в соседней комнате, укачивая проснувшуюся Лоизон, и ничего не заметил.

Вальвер вихрем влетел в дом, забыв об обычной осторожности, взбежал по лестнице, поспешно зажег свечу и схватил записку, которая лежала на виду, посреди стола.

Он жадно прочел ее и, смертельно побледнев, выпустил из рук.

— Проклятье! — страшным голосом воскликнул юноша.

Он ринулся на лестницу, выскочил на улицу и пулей понесся вперед.

Когда он оказался на площади Трауар, прозвучало двенадцать мерных ударов: полночь. Звонили колокола храма, к которому Одэ мчался во весь дух. За молодым человеком не угналась бы сейчас и добрая лошадь… А он, превозмогая себя, понесся еще быстрее, рыча на бегу:

— Опоздал!.. Слишком поздно!..

У входа в храм стояла дорожная карета, запряженная четверкой прекрасных коней. Ничего не замечая, Одэ влетел в собор. Народу там было немного, человек двадцать. Это были люди Кончини, среди которых выделялись господа д'Эйно, де Лувиньяк, де Монреваль и де Шалабр, лейтенанты Роспиньяка. Избранная публика собралась у небольшого алтаря в боковом приделе. Только там и был свет.

В первом ряду по одну сторону от прохода стояли Кончини — отец невесты, и Роспиньяк, жених. По другую — Леонора, мать, и Флоранс, невеста. Других женщин в церкви не было. Священник с двумя певчими из детского хора начал службу.

Ничего этого Вальвер не замечал. Он видел только смертельно бледную Флоранс и небольшую группу дворян, отделявших девушку от него. Одэ двинулся прямо на них, зычно крикнув:

— Флоранс!.. Я здесь!..

Задыхаясь от сумасшедшей радости, она отозвалась:

— Одэ!.. Сюда!..

Воспользовавшись всеобщим замешательством, девушка сорвалась с места и устремилась к Вальверу. И вот он уже прижал ее к себе. Вот уже повел к выходу, до которого было не более пятнадцати шагов.

До этого Одэ действовал, не рассуждая, словно потеряв рассудок. Вальвер не смог бы сказать, что он видел и слышал; он даже не смог бы сказать, видел ли и слышал ли вообще хоть что-нибудь: он летел, не замечая препятствий. Одна мысль вела его, как путеводная звезда: успеть, успеть любой ценой, пока не совершилось непоправимое.

Хоть юноша и повторял про себя: «Опоздал! Слишком поздно!», он все же добежал до церкви. Когда любимая оказалась у него в объятиях, к нему вдруг, как по волшебству, вернулось хладнокровие. Тихо засмеявшись, Вальвер успокоил Флоранс.

— Не бойтесь!.. Я с вами!.. И никому вас не отдам!..

Она ответила ему влюбленным взглядом и доверчивой улыбкой.

Одэ чуть отстранился и обнял девушку левой рукой. Теперь, когда граф обрел способность рассуждать, он прекрасно понимал, что вырвется отсюда только с боем. Ну что ж, черт возьми! Вальвер завоюет красавицу в отчаянной борьбе. Ему не терпелось выхватить шпагу. Но он бессознательно отдавал дань уважения святому месту. Итак, он выжидал. А шпага его готова была, так сказать, сама вылететь из ножен при малейшем подозрительном движении людей, собравшихся в храме. Крепко обнимая любимую за талию, Вальвер спокойно двинулся к дверям.

Все оцепенели. Стоявший у алтаря священник обернулся и прервал службу. Тут поднялся страшный шум: узнав Вальвера, его враги взвыли, как свора собак. Леонора метнулась к Кончини, готовая прикрыть мужа своим телом и, если понадобится, отдать за него жизнь. Прекрасно владея собой, она что-то шепнула ему на ухо.

Кончини встряхнулся и повелительным жестом остановил своих наемников. Те замолчали. Повернувшись к Роспиньяку, он грубо закричал:

— Чего же ты ждешь, Роспиньяк?.. Защищай свою жену, corpo di Cristo![8]

Барон повиновался, хоть и не без некоторого смущения. А ведь он не был трусом. Почему же его охватила неуверенность? Дело в том, что он узнал Вальвера. И тут же Роспиньяка парализована страшная мысль: «Он снова унизит меня у всех на глазах, как тогда, в Лувре!» И барон застыл на месте, А рука его потянулась не к шпаге, а к кинжалу, спрятанному под колетом: лучше заколоться, чем еще раз пережить такой позор!

И все же Роспиньяк превозмог ужас, извлек шпагу из ножен и шагнул вперед. Понимая, что это святое право жениха, его люди расступились и встали в круг. Влюбленные оказались в кольце. Но угрожал им пока только Роспиньяк.