Последняя схватка

— Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, сколь грозен этот противник. Но и его можно победить.

— Вероятно, — пожала плечами Жизель. — Я лишь хотела сказать, что раз уж господин де Пардальян пошел против вас — и это несмотря на всю его привязанность к нам, — значит, ваши замыслы представляются ему неблаговидными, а ведь шевалье — само воплощение чести. Конечно, у меня нет ни знаний, ни опыта, но мне известно, что негодное дело проиграно заранее.

— Это мы еще посмотрим! — воскликнул герцог.

Его отцовские чувства были уязвлены. И он горько спросил:

— Значит, если Пардальян против меня, вы уже считаете, что замыслы мои неблаговидны? Значит, вам все равно, что сам я думаю по этому поводу? Его мнение вам дороже… я не ожидал от вас такого отношения… и мне больно, очень больно.

Карл Ангулемский казался глубоко опечаленным. Жизель опустила голову, скрывая повисшие на ресницах слезы. Потом она посмотрела герцогу прямо в глаза и проговорила:

— Умоляю, отец, выслушайте вашу дочь, которая безмерно уважает и почитает вас и скорее умрет, чем позволит себе хоть одно оскорбительное слово. Если я думаю, что ваши замыслы неблаговидны, то это не только потому, что так считает господин де Пардалъян. который выступил против вас. Ведь вы заключили союз с женщиной, которая была самым заклятым врагом нашей семьи. С женщиной, которая причинила столько мук моей нежной, кроткой матери. Вам не следовало забывать об этом!

Но вы надеетесь на испанскую поддержку: на испанское золото и испанские войска. А ведь испанский король — давний недруг нашей страны, и он снова придет сюда убивать и грабить, придет по вашему зову, отец.

— Жизель! — с трудом прохрипел герцог.

Но девушка ничего не слышала. Теперь ее невозможно было остановить. Она с жаром продолжала:

— Об этом тоже не следует забывать. Итак, отец, вам помогает враг нашей семьи, а поддерживает вас враг нашей страны! И вы хотите, чтобы я сочла правым дело, которое само по себе, может, и законно, но стало низким из-за этого ужасного союза?!

— Ты жестока, дочка, — потерянно пробормотал герцог.

— Нет, — живо возразила Жизель, — указывая вам на вашу страшную ошибку, я вас спасу, мой добрый батюшка. Слава Богу, еще не поздно все исправить. Кстати, монсеньор: вы упрекнули меня в том, что я вам не доверяю. Но от кого я все это узнала? От господина де Пардальяна, самого честного человека на земле, который ни разу в жизни не унизил себя ложью. Так вот, отец, испытайте меня: лишь намекните, что шевалье ошибается, и, клянусь вам вечным спасением, я ни на минуту не усомнюсь ни в одном вашем слове и на коленях буду вымаливать прощение за свою дерзость… Говорите же, монсеньор…

Девушка не сводила с отца сверкающих глаз, и он не смог выдержать этого взгляда. Опустив голову, герцог принялся нервно крутить усы и наконец тихо, словно извиняясь, произнес пристыженным голосом:

— Я старался для тебя… И, по справедливости, корона должна быть моей.

Эти слова как громом поразили его дочь. Ей показалось, что железные пальцы сдавили ей сердце и что она сейчас рухнет как подкошенная. Смертельная бледность разлилась по ее лицу, прекрасные глаза потухли.

Но девушка устояла на ногах. И очень быстро взяла себя в руки. Так быстро, что герцог в своем бессознательном эгоизме едва ли заметил, как потрясло Жизель его признание. Карл Ангулемский не понял, что его дочь навсегда простилась с наивным восхищением отцом и горячей верой в него.

Когда девушка выпрямилась, это была уже другая Жизель: церемонная, с холодным взглядом и застывшей улыбкой… И герцог, который действительно обожал дочь, похолодел от ужаса, не узнавая в этой новой Жизели нежную и любящую девочку, всегда относившуюся к нему, как к Богу.

Жизель не стала требовать, чтобы отец рассказал ей все. Она не стала рассуждать, объясняться, а только предупредила холодным, чужим голосом:

— Если вы старались для меня, то это пустой труд, и я хочу почтительнейшим образом заявить, монсеньор: я посыплю главу пеплом и босиком, в лохмотьях буду просить милостыню по дорогам и на паперти, но не приму короны, добытой бесчестным путем.

И это было произнесено с такой ледяной учтивостью, что отец сразу понял: Жизель уже не переубедить ни силой, ни уговорами. Забыв о герцогине, Пардальяне и Одэ де Вальвере, которые стояли у окна, герцог принялся нервно расхаживать по комнате, подергивая усы. Жизель не двинулась с места. Отец замер перед ней и глухо сказал:

— В конечном счете ты требуешь, чтобы я отказался от наследства, оставленного мне отцом!

Сознательно или невольно Карл Ангулемский ловко подменил тему спора. Жизель сразу это почувствовала, но не подала вида, что заметила уловку отца, а просто ответила:

— Избави Бог! Вы — господин, монсеньор, а я всего лишь ваша смиренная служанка…

— Разве ты уже мне не дочь? — прервал ее герцог, пытаясь нащупать почву для примирения.

Девушка с непроницаемым лицом присела в безукоризненном реверансе, от чего ее отец сгорбился и тяжело вздохнул, а потом выпрямилась и как ни в чем не бывало повторила: