Последняя ставка

Нарди сделала еще один выпад, а потом, когда фигуры отступили, дав им секунду передышки, подняла над головой то, что осталось от фишки из «Мулен Руж» – маленький белый кружочек, с виду тонкий, как бумага.

– Сломай его, – сказала Диана, – и съедим половинки. – Она пыталась сделать животворный вдох, и резиновый воздух свистел у нее в горле. – После того как фишка станет частью каждой из нас, уже мы станем несъедобными для них.

По песку к ним рванулась гигантская горилла, прозрачная, как целлофан, и Диане с Нарди пришлось снова отступить на несколько ярдов, прежде чем взмахи диска отогнали тварь.

– Это убьет нас, – сказала Нарди.

Ее слова повисли в сгустившейся вокруг жаре.

Мама, это убьет нас? – мысленно спросила Диана. – Будет ли твоя воля на то, чтобы твоя дочь и ее подруга, которых ты благословила, умерли от собственных рук, а не стали жертвами этих тварей?

Ответа она не ощутила.

– Дай мне половину, – в полном отчаянии потребовала она.

– Господи… – после почти неощутимого колебания Нарди сломала фишку и протянула половину Диане.

Над озером снова разнеслись несколько нечленораздельных звуков, произнесенных громоподобным голосом.

Громадный ковбой Вегас-Вик с крыши «Пионер-казино», ухмыляясь из-под гигантской фантасмагорической ковбойской шляпы широким ртом, сделанным из призрачных неоновых трубок, нагнулся и попытался прихлопнуть Диану раскрытой ладонью.

Она метнулась в сторону, покатилась по горячему песку, но не выпустила обломок, и, как только остановилась, сунула его в рот. Края действительно оказались острыми, сразу порезали ей язык и нёбо, но она заставила себя проглотить половинку фишки.

И в тот же миг она ощутила в себе нечто такое, куда входили и Скотт, и Оливер, и Скэт, и Оззи, и некая сущность из близлежащего озера, и даже бедняга Ханс, и она поняла, что у нее вполне хватит сил, чтобы снова встать на ноги, и не только на это.

Мавранос не сомневался, что его вот-вот хватит удар, и значит, он все же обманет свой рак.

Он ощущал вкус крови и ковылял по дороге, не зная, его ли это кровь или Поге, и горло у него болело из-за того, что он только что проорал: «Ешь меня!» в безнадежной попытке не уступить в дуэте голосу Снейхивера, сотрясавшему весь мир.

А теперь Снейхивер, в ореоле мечущихся летучих мышей, вскарабкался на дальний парапет и плясал на нем, а под ним почти отвесно уходил вниз обрыв, шестьсот футов пустоты, под которыми простерлась бетонная крыша машинного зала электростанции, расположенного в нижнем бьефе плотины.

Поге пробирался между стоявшими автомобилями по проезжей части, и в какой-то миг Мавраносу показалось, что он совсем близко и до него можно допрыгнуть, но уже в следующий момент их снова разделило несколько сотен футов.

Мавранос боялся, что Поге столкнет Снейхивера в эту зияющую, наполовину естественную, наполовину рукотворную пропасть, а потом, освободившись от наведенных Снейхивером безумия и слепоты, вернется на прежнее место и нырнет в озеро, остановив тем самым часы и испортив воду. Если Поге захочет это сделать, Мавраносу, по всей видимости, придется попытаться застрелить его.

Дышать было трудно – воздух внезапно пропитался горячим, душным, липким туманом, но это вроде бы уже не была кровь Поге; Мавранос потер ладонью губы, пригладил усы и обнаружил на них какой-то налет, пахнущий водорослями. Он вынул револьвер из-за пояса и, держа его перед собой, брел вслед за Поге, спотыкаясь и наталкиваясь на машины.

И хотя он наполовину ослеп из-за колдовских припевок Снейхивера, у него не было никаких сомнений, что среди всего, что описывало круги, в центре которых находилась подпрыгивавшая фигура Снейхивера, были рыбы: окуни, карпы и сомы с длинными усами. Некоторые из этих рыбешек казались крохотными и вроде бы мельтешили прямо перед носом Мавраноса, а другие, напротив, были громадными и мчались с астрономической скоростью не ближе орбиты луны.

Мостовая под его ногами шевелилась, и, опустив взгляд, он увидел, как по бетону стремительно разбегались трещины, которые то расширялись, то сужались, как пульсирующие артерии – неужто плотина рушится? – а затем он очутился высоко над землей, сам повис где-то в районе лунной орбиты, и то, что он принял за трещины или артерии, оказалось огромными речными дельтами, менявшимися в сдвинутом в фиолетовую сторону излучении неестественно быстро мчащихся столетий.

Он заставил себя посмотреть вверх и увидел летучих мышей, разлетавшихся от Снейхивера рваными пульсирующими облаками, а безумец вновь заорал:

– Королева Каледона, сколько миль до Вавилона?