Последняя святыня

Ещё несколько часов до самого обеденного времени обе повозки ехали вместе. Одинец с дядькой, оба верхом на конях, рысили сзади. Александр, надевший на себя все имевшиеся в наличии доспехи — большую кольчугу с зерцалами по груди, наручи и даже единственную поножь на левую ногу — выглядел очень внушительно. Дядька-кузнец удовлетворился шлемом-шишаком, но тоже олицетворял собой краткий девиз дорожных витязей «Не тронь — зашибу!». Правда, зашибать никого не приходилось. Что было особенно отрадно обоим.

Марья, разомлевшая в тепле кибитки, крепко спала; спали и дети.

На одной из развилок дорог Алексий остановил свои шедшие первыми сани. Вылез прощаться.

— Вот и расходятся опять наши пути, — сказал он спрыгнувшему с коня Одинцу.

— Бог даст, свидимся. Эта, что ли, дорожка на Смоленск?

— Бог даст, Бог даст… Ты как, не изменил решения?

— Нет. Нам пути в свою деревню нет. Так что — в Смоленск, а далее — в Новгород. Поживём, посмотрим, с чем новгородскую вольницу едят. Да мы то — что! Мы устроимся. А вот тебе-то, пожалуй, не поздоровится: всё равно прознает владыка митрополит, как ты себя за его посланца выдал.

— Конечно, прознает. Да я и ждать не собираюсь, поеду к нему виниться.

— Турнёт ведь из игуменов…

— Опять глаголешь неблагопристойно. Не турнёт, а — отставит от игуменства. Буду проситься простым черноризцем в Благовещенский монастырь.

— А ну как и Иван Данилович осерчает на тебя?

Монах вздохнул:

— Опять ты за своё! Что теперь баять, когда сужено-пересужено? Как ты за себя решил, так и я за себя. Не говорил я тебе, сейчас скажу: третьего дня мне покойный учитель снился. Будто иду я каким-то лесом и у меня дети на руках. Не пойму, один или два… ребятёночки такие малые, вроде твоих. И иду я не один. Сначала и не понял с кем. И всё стараюсь спутнику своему в лицо заглянуть. А вокруг ветер, и треск, и воет кто-то по-звериному. Но спутник мой вдруг останавливается. Гляжу — это же отче Нифонт! И он мне так улыбается… И рукой вроде как показывает — «дальше иди!» Так что, не я решил, учитель наставил.

— Врёшь ведь, святой отец.

— Не груби отцу. Не вру, а привираю. Ну, давай обнимемся.

— Дай руку поцеловать, отче.

— Не заслужил ты ещё…

Повозки разъехались, но, оглядываясь, Одинец видел как Алексий, откинув полог, часто и мелко крестил их, пока его возок не съехал с косогора и не пропал с глаз.

Эпилог

В самом начале первой мартовской оттепели, запаздывавшей в эту весну, к полуденной городской заставе Новгорода подъехала крытая повозка, сопровождаемая вооружённым верховым. Город, уже несколько часов маячивший на горизонте, теперь приблизился и неистово сиял многочисленными луковицами своих храмов.

— Вот, наконец, и добрались! — сказал всадник.

— Аж и не верится, — откликнулся второй, старый, натягивая вожжи и останавливая возок, — а это что — Святая София?

Он указал узловатым коричневым пальцем на особенно внушительный приземистый купол.

— Наверное. Приедем, разберёмся на месте. Главное, добрались!

— Охо-хо! Что-то ждёт нас в этом твоём Новгороде? — старик в крепком сомнении покачал головой.

— Не журись, батя! Живы будем — не помрём! Работка в руках есть, глаза глядят, чего ещё надо?! Кстати, помнишь, я рассказывал тебе о рукописи, за которой меня Иван Данилович в Тверь посылал?

— Это которую у тебя тверской пристав отобрал да по морде дал?

— Ага! Нако вот полюбуйся! — молодой всадник вытащил из-за пазухи продолговатый сверток и, развернув холст, показал старику свёрнутую пергаментную трубочку. Старик недоумённо поглядел на неё, молодой весело засмеялся: — Представляю, какая рожа была у Степана Игнатьевича Самохвала, сто лет ему такой жизни, когда он обнаружил, что у его древней рукописи только первый лист настоящий, а остальное — моя портянка!

— Дорого стоит? — деловито и заинтересовано спросил старый.

— Бесценная. Но продавать мы её ни в жизнь не будем! Пока не припрёт. А перевод я с неё всё же обязательно сделаю.

— Ладно, — старик вытащил что-то из-за голенища вконец рассыпающегося валенка: — Вот, ножичек продадим. Всё ж золотой!

— А как же память об той мурзаихе? Ведь жалеть после будешь…

— Не буду. Украл я энтот ножичек у неё. Как сбежать собрался, так и свистнул тесачок. Хорош, а?

— Это что, батя, получается: мы с тобой воры?!

— Прежде думал, что только я среди нас вор. Честно скажу, нехорошо себя даже чувствовал, неудобно. А теперь вижу — яблоко от яблони недалеко катится.

— Вот прикатились: сейчас станем грабить этот святой город. Ты с молоточком, я с кувалдой. Тюк-тюк. Кому вилки-ложки-сковородки?!! Налетай, подешевело. Московская работа…

Молодой легонько постучал по крыше возка:

— Эгей, кузнечата… Глядите: Новгород… Великий Новгород! Вольный город!