Последняя свобода

Я смутно улавливал ложь, как собака простывший след, не чувствуя, а скорее угадывая в спокойной этой, симпатичной женщине мои собственные симптомы: растерянность и страх.

— Алла, кому ты собиралась выразить восторг?

Она улыбнулась.

— Автору.

— Но ты же знала, как и все, что в понедельник я уезжаю в Москву дня на два, на три.

— Правда? Я не помнила.

— Ну как же! Гриша предложил мне машинку роман печатать, а я сказал, что в Москве свою отремонтирую. И издательские дела мои мы обсуждали, еще до чтения.

— Значит, я тогда набралась.

— Да с чего бы? Вы втроем, с Марго и Марией, выпили две бутылки «Каберне».

— Господи, мне бы такую память!

— А куда ты дела полотенце?

— Никуда… на плечи набросила. А что?

— Вот что, — я смотрел на нее в упор. — Почему ты до сих пор скрывала свой визит? Ведь я искал жену.

Она нахмурилась.

— Леон, прости, это подло. Но история такая странная, а Гриша так трясется за свою репутацию…

— Это он тебе запретил говорить?

— Он ни о чем не подозревает! — выпалила она и бросилась к буфету налить еще по чарке. Признаться, меня это потрясло, я и не заметил, как проглотил свою порцию.

— Кто меня видел, а?

На ступеньках крыльца послышались шаги, Алла шепнула умоляюще:

— Грише ни слова! Он действительно ничего не знает.

Вошел большой босс с большим кейсом. Таких интеллектуалов нам показывают в кино: худощавый, чуть сутулый, высокий лоб, мягкие светлые волосы, умный с усмешкой взгляд за стеклами, длинные «музыкальные» пальцы.

— Кого я вижу! Наконец-то нарушил свое затворничество. О, без меня начали… — и бросил на жену острый взгляд.

Она мигом достала третью рюмку и собрала необильный, но изысканный ужин (признаться, мне осточертели килька в томатном соусе и морская капуста).

— Рукописи принес? — поинтересовался Гриша, обсасывая ломтик лимона.

— Я еще концовку о Прахове не восстановил.

— Какого ж ты!..

— Может, без него издать? Три романа, повесть и рассказы. Тянет на пятьдесят два листа, вполне хватит…

— Я должен напечатать эту вещь, — заявил он категорически. — Без нее не то.

— А что, остальное так слабо…

— Ты всегда писал прекрасную прозу, Леон. Но этот роман меня особенно поразил.

Всех наповал — поразительное (и подозрительное) единодушие!

— Будь он проклят, этот старик! — вырвалось у меня.

— Он проклят, с ним все в порядке. А ты, как Обломов, как Манилов какой-то…

— Гриша, сегодня в Москве…

— Ну вот, вместо того чтобы работать…

— Сегодня в Москве, — перебил я твердо, — я понял: если не найду убийцу Марго, мне крышка.

Супруги уставились на меня, как на призрак, Гриша пробормотал:

— Тебе угрожают?

— Работе моей крышка. Никто мне не… — Я запнулся, вдруг дошло: мне угрожают вот уже два года, а я прячусь от жизни, как Обломов с Маниловым. — Гриша, ты хорошо помнишь те события, ну, тем летом?

— В общем, да.

— Помнишь, на дне рождения ты рассказывал, что в пятницу виделся кое с кем из «Совписа» по поводу моего романа?

Горностаев очень влиятельная личность в литературных сферах, его страсть — открывать «гениев». Я же, связанный с театром, стою особняком. Впрочем, это уже в прошлом.

Он ответил тихо, с потаенным каким-то пылом:

— Все было налажено, Леон, они ждали рукопись.

— Ты купался тогда в озере?

— Когда?

— В ту пятницу.

— А при чем тут…

— Сделай милость, вспомни.

Он то ли вспоминал, то ли обдумывал ответ.

— Ал, ты не помнишь?

— Нет, конечно.

Супруги переглянулись. Собственно, меня интересовала их реакция, в точном ответе я не нуждался: я-то помню, как Гриша сам водил машину, на два подвига в день его не хватало. И он заключил:

— Вероятнее всего, я остался ночевать в Москве.

Что и требовалось доказать: в день смерти Прахова босс пребывал в Москве. Я поднялся, прощаясь; он вышел проводить; постояли у крыльца, у бочки под водостоком.

— Леон, ты так уверен, что она убита?

— Пока не «так», но… — Я усмехнулся. — Вода, лезвие и камень. — Зачерпнул застоялой воды и поморщился: таким смрадом потянуло.

— Но за что?

— Я безумно жалею, что написал этот роман. Ты хорошо знал Прахова?

— Совсем не знал. Стал бы я скрывать.

— Совсем?

— Ну, от тебя слышал про диковинного старика. Не углубляйся в эту пропасть, дописывай скорее, пока у меня есть деньги.

— А кровь, Гриша?

— Какая кровь? — кажется, он побледнел.

— Которую вода не смыла.

— Гриш! — позвала Аленька (несомненно, подслушивавшая из коридора).

— Иду! — Он поднялся по ступенькам, обернулся и, сказал со странной улыбочкой: — Огонь сильнее.

Глава 8

В царстве заката — медные стволы сосен, горящие пурпурным золотом воды — бродили мы с сыном по нашему берегу (Мария милостиво осталась с книгой в беседке). Сжато и конкретно, без особых эмоций описал я факты, собранные за сегодняшний день. Он слушал молча, потом сказал:

— Сегодня она исчезла.

— Да, шестого августа.

Но грозы ничто не предвещало в голубовато-прозрачных небесах, тишь стояла да гладь, лишь где-то далеко и нежно перекликались женские голоса.

— Ты чувствуешь связь между романом и ее исчезновением?

— Чувствую. Только не могу понять, в чем она проявилась.