Последняя тайна Лермонтова

Ведь Левицкий почему-то нервничает, на его лице так явно читаются злость и досада. При подобной массовой доступности идентификации эмоций психоаналитикам пришлось бы срочно искать другую работу. Гарику не терпится поскорее добраться до того самого листа? Подозревает, что его просто обманули, сыграли на его интересе к Лермонтову, как красотка, намекающая на постель, получает желаемое от захлебывающегося слюной кобеля? Все сходится? Рассуждения логичны или я в чем-то ошиблась?..

– Будь осторожна. Ты можешь умереть. Попроси куклу защитить тебя!

От негромкого голоса Айо у меня мурашки поползли по коже. Отдавливая Марининому папе ноги, я старательно испепеляла темнокожую девушку гневными взорами. Но она лишь безмятежно улыбалась и, легкая, как пушинка, послушно кружилась в такт движениям Михаила. Лицо Панина было напряженным. Закусив губу, он явно считал шаги и не слышал, как его подруга говорит мне странные пугающие вещи...

ГЛАВА 8

Так сказать, мементо мори.

Смерть – это такое важное дело, к ней надо готовиться.

И я готовлюсь, тороплюсь, бегу со всех ног по дурацким длинным коридорам замка...

Один раз, кстати, мне уже довелось пройти через такие приготовления, по молодости. История начиналась в курилке мединститута, где я, подчеркнуто чувственно выпуская дым, с многозначительным выражением поглядывала на своего однокурсника. Сессия была в самом разгаре, но мне очень хотелось в кино, конечно же, обязательно на ночной сеанс, и чтобы целоваться на последнем ряду. Однокурсник (не зря все-таки мальчик вырос в гениального хирурга, на халяву ничего не бывает) отличался повышенным усердием, отвлекаться на романтику не желал, и вот я старалась его соблазнить, как умела. Тогда почему-то курить считалось особенно круто, и никто не заморачивался по поводу того, что после пяти минут демонстрации губ и пальцев от одежды весь день разит табачищем. Относительно медицинских последствий этого глупого дела мы были осведомлены, забитые никотиновым дегтем легкие на вскрытиях видели все. Но, конечно же, были уверены, что с нами такое не случится, именно наши сигареты не осаждаются внутри темными тягучими смолами, мы побалуемся и бросим.

В общем, я курила, вся из себя такая томная. Желанный однокурсник, тоже нервно пыхая сигаретой, не отрывал глаз от конспекта и потому совершенно не замечал моих актерских экзерсисов. Зато их оценила непонятно как оказавшаяся в нашем институте незнакомая женщина в длинном черном платье. Она приблизилась ко мне, поводила руками возле моего лица. Испуганная, я отшатнулась, но теплые приятные волны все равно продолжали окутывать голову, шею, плечи.

– Теперь ты бросишь курить, – глаза женщины засветились нехорошим огоньком. – А если закуришь, то умрешь.

– Я те умру! Я те счас как умру! Рот закрой и топай отсюда!

Мой однокурсник только балду гонять не любил. А вот защищать – всегда пожалуйста, что было, то было; как только в том появлялась необходимость, я могла на него рассчитывать.

Незнакомка на резкость совершенно не обиделась.

– Хороший ты парень, много добра сделаешь, – она сверкнула белозубой улыбкой. – Я вижу, тоже будешь скоро беречь себя.

Не знаю, кем была эта женщина. Одно время вроде ходили слухи об открытии в нашем институте факультета, где будут изучать экстрасенсорику, биоэнергетику и всякие прочие целительские, но необъяснимые с позиции официальной медицины вещи. Потом идея, изначально не предназначенная для реализации в рамках «совка», заглохла. Как бы то ни было, таинственная незнакомка во всем оказалась права.

А в тот вечер... Курить мне не хотелось. Я и думать забыла о том, что случилось в институте. В кино – как всегда, моя взяла! – мы все-таки сходили. А после фильма устроились на лавочке, достали коробок спичек и пачку «Столичных» и высмолили, по обычной нашей привычке, одну сигарету на двоих. Сначала дым показался особенно гадким, вонючим и душащим, а потом я с ужасом вспомнила, что теперь уже точно вот-вот умру.

– Ерунды не говори. Умереть не так уж и просто на самом деле, – рассуждал однокурсник, занудно цитируя длинный фармакологический список, призванный не допустить меня на тот свет.

Чем больше он меня утешал, тем яснее становилось: жизнь кончена. Влетев домой со слезами на глазах, я страстно затискала перепуганных маму и папу. И, всхлипывая, все повторяла:

– Как я вас люблю! Я вас так люблю!

Обеспокоенные, родители засыпали меня ворохом вопросов, но отвечать на них у меня не было ни сил, ни желания. Не говорить же, что я вот так, по глупости, забыла о странном внушении-проклятии, опрометчиво подымила и скоро умру!