Последняя тайна Лермонтова

Не вы ль сперва так долго гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж... веселитесь... он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Кажется, он даже терял сознание. Опускал голову на стол, потом, очнувшись, снова брался за перо. А последние строки вдруг сменили боль яркой вспышкой радости.

– Хорошо вышло, – пробормотал Михаил, перечитав написанное. И закричал: – Раевский, зайди ко мне!

Тот влетел, испуганно схватился за голову:

– Мишель, сорочка!

Михаил опустил глаза: на белой материи расплылось черное пятно.

– Должно быть, чернила разлились. Только все это не важно, я написал тут кое-что, вот, взгляни.

Святослав сначала читал, потом бросился его обнимать. Схватил перо и бумагу:

– О, дозволь мне сделать список!

Лермонтов пожал плечами:

– Пожалуйста. А что, понравилось тебе?

Друг застонал:

– Еще спрашиваешь! Это гениально, Мишель! Словно он передал тебе свой дар, возродился в тебе. Какая чистота слов, что за мелодичная точность! Пушкин возродился!

– Пушкин, – Михаил уселся в кресло с намерением чуть отдохнуть, а потом сменить испачканную сорочку, – не возродится. Никогда. – Ему хотелось еще сказать, что проклятый француз убил не только русского поэта, а еще и русскую литературу – но сил говорить уже не было.

– Я несколько списков сделаю, хорошо? – Святослав обернулся к креслу и замер. – Так ты спишь... Погоди, сейчас. – Он взял с постели одеяло, заботливо укрыл друга. – Вот так хорошо. Спи...

С того вечера все решительным образом переменилось.

Пушкина больше не было. Боль не слабела. Но только забывать о ней стало получаться чаще.

В гостиной постоянно толпятся гости – все хотят стихов, всем нужен список. Стихи, те самые стихи, которые никого и никогда ранее не волновали – сейчас нарасхват, как и их автор.

Раевский, милый друг – у него уже мозоль на пальце от постоянного переписывания.

Бабушка оживлена, и даже, похоже, счастлива. Все время твердит:

– О, Мишель, я всегда говорила: ты – великий поэт!

Пришедшие в дом люди отвлекают своими поздравлениями и разговорами.

Отвлекают, но...

Опять туман, снова несправедливость, перед глазами все плывет.

– А я оправдываю Дантеса: собственная честь для дворянина превыше всего!

– Натали имела все основания изменить. Что с того, что он поэт? Он был хорошим мужем? Сам был ли ей верен? Отнюдь!

Тошнота подкатила к горлу, в виски ударила разбуженная боль.

Все это – неправильно! Ах, ну отчего же такая глупость и жестокость в умах людских и душах?! Так не должно быть, Бог, мудрый Бог, когда же наступит здесь справедливость?

– О, Мишель, ты собьешь наших гостей с ног! И не надо так хлопать дверями.

Прочь – от бабушкиного голоса, от ярко освященной гостиной, от глупых никчемных людей.

Хорошо бы – навсегда прочь. Но коли не выходит, чтобы насовсем – тогда просто туда, за стол, там есть бумага, свеча, чернильница и перо. Вечные верные спутники и друзья.

Им хочется излить свою боль, только белый лист может все выслушать и понять правильно.

Только лист, не надменные люди, не палачи, не...

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскую поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – все молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

– Поэта праведную кровь, – прошептал Михаил, откладывая перо. – Именно так и только так, ни слова лишнего. Написал – как выдохнул, и понимаю: лишь теперь, с этими новыми шестнадцатью строками, завершилось мое стихотворение.

Раевский, увидев окончательный вариант, одновременно возрадовался и огорчился.

– Мишель, оно все верно. Прекрасно, красиво, но... Ты, верно, слишком резок. Не вышло бы беды.

Лермонтов раздраженно пожал плечами. Большей беды, чем смерть Пушкина, уже не будет.

– Ты дозволишь мне сделать список? – поинтересовался Станислав, не в силах оторвать глаз от стихов. – Дивно вышло, у тебя талант!