Последняя тайна Лермонтова

«Не стану говорить об уме его: эта сторона его личности вне вопроса, – вновь придвинув к себе ящик с письменными принадлежностями, вывел Николай Соломонович, – все одинаково сознают, что он был очень умен, а некоторые видят в нем даже гениального человека...»[31]

– Гениального! – вдруг чуть ли не над ухом пронзительно взвизгнула сестричка.

Быть такого не может! Сестра, здесь, откуда, когда тому двадцать лет минуло, как свела ее в могилу чахотка? Но ведь ее голос! Звонкий, высокий...

Николай Соломонович изумленно глянул перед собой. Поодаль постели, между высоким светлого дерева шкафом и окном, окаймленным бархатными красными занавесями, и правда стояла сестра. Юная, осьмнадцати лет, какою была она в то время, когда первый раз представили ей Лермонтова. А случилось это еще накануне первой его ссылки на Кавказ.

– Гениального человека! Что же ты неправду говоришь, – не унималась сестра. На ее хорошеньком свежем личике появилось брезгливое выражение. – Как он мне голову кружил, все стихи читал!

– Послушай, милая, – Николай Соломонович ущипнул себя за бок. Все хотелось, чтобы перестало чудиться непонятно что. – Но ведь я спас тебя, спас твою честь, твои чувства. Как только стало ясно, что выбрал тебя Маешка во вторые Сушковы, я с ним поговорил. И сказал, что он, как благородный человек, должен перестать тебя компрометировать.

– Эх ты, Мартышка![32] – сестра высунула язык, потом показала рожки и, дразнясь, вдруг пустилась вскачь вокруг постели. – Мартышка, Мартышка, ты друга убил!

«Ну вот, – сердце замерло, – вот и пришла расплата. Видно, близится мой последний час. Рано радовался! Никому не удастся избежать кары за убиение человека. Уже и черти по мою душу явились».

– Сгинь, нечистый! – крикнул, задыхаясь, Николай Соломонович, осенил себя крестом и сразу же возликовал: темные силы в обличии сестры совершенно исчезли.

Сил продолжать записи больше не было. Усталость вдавила голову в подушку, веки налились свинцом.

А потом вдруг зазвенел, засверкал бал в роскошной, ярко освещенной гостиной...

... Молодая вдова, княгиня Щербатова красива до головокружения. В ней все совершенно: золотые, цвета спелой ржи, локоны, жаркие синие очи.

Собственные мысли и восторги при взгляде на Марию тотчас начинают казаться слишком простыми, какими-то блеклыми. И на ум невольно приходят проклятые строки Лермонтова, написанные в ее альбоме. С гордостью показывает она тот альбом друзьям и знакомым. От некоторых строк в лицо ударяет краска, настолько интимны и нежны они – только Мария, упившись допьяна своей страстью, ничего не замечает ...

На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
Как ночи Украйны,
В мерцании звезд незакатных,
Исполнены тайны
Слова ее уст ароматных,
Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, ее глазки,
Как ветер пустыни
И нежат и жгут ее ласки.
И зреющей сливы
Румянец на щечках пушистых,
И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.
И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
В надежду на Бога
Хранит она детскую веру;
Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
И в гордом покое
Насмешку и зло переносит.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.

Маешка сразу все про нее понял. К красоте княгини прибавлялась невероятная чистота души. За Марией даже светским львам было совестно волочиться.

Такими женщинами восторгались. На них хотелось молиться.

Но протянулись к ней нечистые страстные руки – не стало тот же час Мадонны. Мария, как и все женщины, что у него были, как и все, кому предстоит погибнуть, покорилась Лермонтову совершенно. Она принимала его открыто, в любое время. Весь светский Петербург затаился в ожидании. Быть свадьбе? Или Лермонтов, как всегда, скомпрометирует понравившуюся ему женщину и бросит ее?

«Только бы бросил, – думал Николай Мартынов, посещая все балы, на которых появлялась княгиня. Было больно видеть ее, вальсирующую с Лермонтовым. Но не видеть ее вообще было невыносимо больнее. – Если он оставит Щербатову, я сразу подоспею с утешениями. И может, смогу передать ей частичку своей любви, вдруг и ее сердце воспламенится».