Последняя торпеда Рейха. Подводные асы не сдаются!

Человек, который вышел из качающегося на волнах чечевичного зерна, был похож на героя сказок Гауфа. Старичок в чалме, с аккуратной бородкой. На нем пакол, шемаг-арафатка, длинная рубаха и широкие штаны. В руках у него были мусульманские четки. «Если это жид, — подумал Хейне, — то я — китаец!».

Ройтер обрадовался старику, как радуются очень дорогому другу. Они обнялись. Ройтер представил внука. Странный старик улыбнулся и поклонился по-восточному. Они некоторое время болтали о всякой ерунде, о погоде в Лондоне, о том, выйдет ли «Кайзерслаутерн» в финал кубка УЕФА, потом заговорили о снах.

— Карлевитц, знаешь, у меня было странное видение, как будто я стою на границе Польши, вот-вот откроется шлагбаум, а на той стороне поляки приветствуют нас с цветами, музыка играет, поляки ликуют… А за мной стоит какая-то тяжелая техника — не танки, нет, скорее транспортные машины. Может, траки… Причем это не война, а какое-то торжество… Все веселятся, речи произносят… А Германию представляет какая-то баба… Помнишь буфетчицу в Вильгельмсхафене? Ту, которая постарше была… Вот-вот, очень на нее похожа… Я думаю… черт вас подери, поляки, вы же каких-нибудь 60 лет назад кидались на наши пулеметы с саблями, вы даже поверженными, в агонии кусали наши сапоги… что с вами случилось сейчас? В общем, я в полном недоумении…

— Значит, так тому и быть, Рой, — усмехнулся старец. — Разве за все это время хоть одно твое пророчество не сбылось, как бы абсурдны ни были картины, которые тебе рисовались?.. В 47-м я, честно говоря тебе не поверил. Думал, это так, для поддержания боевого духа соврал. Японки, девочки, Париж… А оно все так и оказалось. Кто его знает, может, следующим канцлером и будет баба, эти левые окончательно ох…ели.

— Не дай бог…

Карлевитц многозначительно развел руками.

— Когда караван поворачивает, хромой верблюд оказывается впереди, говорят у нас на Востоке…

Ройтер усмехнулся…

— Да уж, восточный человек… И все-таки, Карлевитц, тебе не тошно сидеть в этой клоаке? Я все понимаю, голос предков, и все такое… — командир задиристо хихикнул.

— Ну а кого я, по-твоему, должен за штурвал сажать? Голубоглазых арийцев? Их всего ничего осталось. Хватит уже подъ…бывать. По крайней мере, они свое дело знают. — И затем после небольшой паузы: — Число вас устраивает?

— 9 сентября? — плохое число. Тройку дает. Вот 11 хорошее — две единицы. И в сумме 5. 5 — это число нашей войны.[61] Кто из германских подданных летит этими рейсами?

— Да шелупонь всякая. Я проверил на всякий случай регистрацию на два дня до и два дня после. Ничего достойного. Коммунисты, социалисты, пидоры всякие. Наших никого.

— Знаешь, — вдруг как-то задумчиво произнес Ройтер, — мне снится в последнее время один и тот же сон… Я снова в 39-м году, иду по набережной в Киле, солнце, чайки кружат… иду, иду и никак не могу дойти до КПП…

— Наш КПП уже скоро, Рой, никуда не уйдет ни он от нас, ни мы от него… А внук твой на тебя похож… Деген был прав. Вот ведь глаз-алмаз…

— Похож… Единственное, чего я боюсь — это умереть во сне. Без оружия, боюсь, я не попаду в Вальхаллу, а там все наши.

— Это точно, куда же мы без командира! Не будешь возражать, если я там приударю за Вероникой? — Карлевитц грустно улыбнулся.

— Это ты с ее мужем разбирайся. Они теперь оба там. Да и кто знает, как оно там. Сам же говорил, невозможно умереть во всех измерениях сразу, значит, где-то я буду жить вечно. А может, там у каждого есть своя Вероника?

— Или своя Марта, — заметил Карлевитц.

— Марта, увы, единственная, кто умерла своей смертью. К тому же она давно демобилизована. Так что не встретимся мы с ней там. Ее место в Хели…

— Но ты же Хельмут, не так ли?

Задорная хитрая улыбка Карлевитца не могла скрыть того, как он постарел. Кожа натянулась, и кое-где, казалось, вот-вот порвется. Но глаза горели, как 60 лет назад, тогда, в гарнизонной гауптвахте. Морской бриз трепал седые волосы стариков. Они еще раз обнялись. Командиру БЧ еще предстояла нелегкая работа. И сделать ее нужно было, как всегда, безупречно.

Над бухтой кружили чайки, море, как и 60 лет назад, недовольно ворчало и барахталось. Теперь, правда, может быть, у него на это было больше причин. Люди отнимают у него все больше и больше места на этой планете. Волны шумно бились о гранитный парапет, возвышающийся на десяток метров над водой как доказательство этого дерзновения. На постаменте над волнами плыла фигура морского офицера из полированного красного гранита. В одной руке он держал бинокль, другой опирался на леера ограждения мостика подлодки. По подножию монумента шла надпись готической вязью:

Es hat Phillip Unterhorst hier geruht. Der richtige Sohn Deutschlands, den Diener des Führers und den einfach guten Burschen.[62]