Последняя трапеза блудницы

В ее голове теснились мысли об опасности, грозящей мужу Инги. Убийца уже вышел на охоту, а она в полнейшем неведении относительно его планов. Не успела она подумать о нем, как ее взгляд упал на стеллажную полку. Там, полускрытый резной ширмой, блестел головным убором фараона свежевыкрашенный… сфинкс. Стараясь не выдать себя, Астра указала на него рукой.

– Может, что-нибудь египетское…

– Клеопатра? Нефертити? – усмехнулся Домнин. – Хатшепсут? У вас не тот типаж. Не изобразить ли вас… султанской наложницей? Или, к примеру, Дианой, выходящей из грота?

– Я хочу с той статуей… – капризно протянула она.

Художник наклонил голову, подбоченился, прикидывая, будет ли сочетаться внешность модели со сфинксом.

– Неудачный выбор, – скривился он. – Мой друг скульптор Маслов прислал этого гипсового льва с человеческим лицом в подарок. На память о студенческих годах. Мы с детства знакомы, потом вместе учились в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде. Набережную Невы у бывшей Академии художеств украшают как раз такие сфинксы. Он решил, что мне будет приятно. Чудак!

– Он вам не нравится?

– Это чудище? Грубая работа… Я выкрасил его в золотой цвет, но изъяны все равно заметны. Зачем нам сей дешевый антураж? Вам не пойдет. Я бы вас изобразил… – Домнин отступил несколько шагов назад, меняя ракурс. – Впрочем, начну, а потом увидим.

Астра открыла рот спорить – и передумала. Не стоит обострять отношения. Мастеру виднее, а ей все равно.

– Мне сидеть неподвижно?

– Что вы? Я не обрекаю красивых женщин на такую пытку, – балагурил Домнин, принимаясь за работу. – Двигайтесь, разговаривайте, поправляйте волосы, только не вставайте. Через сорок минут сделаем перерыв. Час, как показывает опыт, вытерпеть трудновато.

Он делал свое дело, развлекая Астру непрерывной болтовней и охотно отвечая на вопросы.

– Вы любите писать портреты?

– В общем, да. У меня есть и пейзажи, и жанровые полотна, но портреты – моя страсть. Где еще можно так выразить характер человека, его внутреннюю суть? Знаете, каждой эмоции присущи свои краски, каждому чувству – свой неповторимый оттенок. Если бы не великие художники прошлого, как бы мы смогли взглянуть на лица их современников – королей, придворных дам, министров, героев, святых, крестьянок и солдат? Они оставили нам целую галерею живых образов…

– Вас называют «новым Климтом», – сказала Астра. – Почему не «новым Кипренским» или не «новым Рембрандтом»?

Домнин развеселился.

– Мм-ммм… сравнивать меня с Рембрандтом? Слишком большая честь. Его картины погружены во тьму, а лица и фигуры будто выхвачены лучом света… Они выступают из мглы веков, желая поведать нам нечто сокровенное. Великий Рембрандт – философ и пророк, а я – хулиган. Я пишу по-другому, – он повел в воздухе кусочком графита, которым делал набросок. – Что касается Кипренского… Ранние его работы были хороши, не спорю, но потом он пошел на поводу у золотого тельца, начал угождать публике и выдохся. В его полотна вкралась слащавость, мазок стал зализанным. Впрочем, негоже критиковать того, кто уже предстал перед судьей небесным.

– Но почему все же Климт? Вы ему подражаете?

– Признаюсь, да, – ничуть не смутился он. В его голосе не прозвучали ни обида, ни оправдание. – Я в восторге от модерна! Это стиль стилей, воспевающий изысканность, роскошь, чувственность и утонченную эротику. Кипренский, о котором вы говорили, потакал высшему обществу, был его пленником; Густав Климт бросил обществу вызов. Он презирал устои, каноны и попирал мнимые моральные ценности. Он жаждал ничем не ограниченной свободы в творчестве! Кстати, знаете, с чего он начал? Вместе с братом они писали портреты с фотографий и продавали по шесть гульденов за штуку. Климт пытался постичь суть мироздания через тайну вечной женственности, главным мотивом своей живописи он избрал женское тело. В этом я ему подражаю, если хотите. Климт расцвечивал холсты золотом, и в этом я тоже готов быть его последователем. Он яростно боролся с классическим идеалом красоты. Венские профессора проклинали его с академических амвонов и требовали писать картины, прославляющие триумф света. Климт выдал им триумф тьмы! Он провоцировал скандалы, шокировал обывателей и… был востребован правящим классом как портретист. Жены богачей, светские дамы щедро платили художнику за возможность попасть на его полотна, и этим обеспечили ему независимость. Как видите, тут у нас с Климтом тоже имеется сходство. – Он улыбнулся. – Но в плагиате меня обвинить нельзя. Я живу по-своему и пишу по-своему. Любая идея так или иначе опробована в искусстве и сводится к тривиальнейшим вещам: любви, жизни и смерти – по-прежнему непостижимым и вечным.

– Вы знали Никонова? – спросила Астра.

Художник несказанно удивился такой резкой перемене темы.

– Какого? Скрипача, которого убили? Слышал, но лично не имел чести быть знакомым. Говорят, ему приходили странные письма. Наверняка в деле замешана женщина. Они слетались на звуки, извлекаемые его смычком, как бабочки на огонь.

– А вы как думаете?