Последняя трапеза блудницы

– Она не спрашивает, – усмехнулся Баркасов. – Она приходит, приносит лавры и осеняет благодатью. Кстати, почему ты не приходишь сюда с Муратом? Как он тебя отпускает одну?

– Мурат мне не хозяин. Я – свободная женщина.

Проходящий мимо мужчина пьяно покачнулся, потерял равновесие и, пытаясь удержаться на ногах, схватился за спинку стула, на котором сидела Санди. Как на грех, вино из его бокала выплеснулось на ее шелковое платье…

– А-ааа-а! – взвизгнула она, вскочила, с ужасом глядя на испорченный наряд. – Что вы натворили?

Санди подняла голову и встретилась с затуманенным взглядом неловкого кавалера.

– П-простите… я все… во… в-возмещу…

* * *

– Малышу хорошо в этой комнате, – сказала Людмила Романовна невестке. – Здесь всегда тепло и светло. Окна выходят на солнечную сторону.

Маленький Никонов, которому три женщины, на чье попечение он остался, до сих пор не придумали имени, мирно посапывал в кроватке. Его здоровье все еще внушало врачам тревогу.

– У меня пропало молоко, – сокрушалась Дина. – Из-за этого у ребенка болит животик. Ему не подходит искусственное питание.

Мать и свекровь советовали успокоиться.

– Выкормим, не переживай. Просто он пока слаб.

– Как ты назовешь сына? – спрашивала Оленина.

Их мнения разошлись. Свекровь мечтала, чтобы мальчику дали имя его покойного отца. Оленина держала нейтралитет, а Дина молчала.

– Он станет скрипачом, – с нездоровым блеском в глазах говорила Людмила Романовна. – Как Влас! Ему будут рукоплескать любители музыки во всем мире!

Дина уже сожалела об опрометчивом согласии поселиться на первых порах у нее. Та боготворила сына, теперь будет боготворить внука. «А мне она уготовила участь, как две капли воды похожую на ее собственную: отказаться от себя ради сына, посвятить ему всю жизнь. Но я против! Меня не прельщает роль вздыхающей от умиления женщины, которая от рассвета до заката обслуживает маленького эгоиста со скрипкой. Нет уж, благодарю покорно!»

– Я назову мальчика Руслан, – заявила она. – Пусть растет, как обычный ребенок. Никаких скрипок, никаких музыкальных школ! Я не желаю, чтобы он был всего лишь тенью знаменитого отца – непревзойденного, недосягаемо великого, как все мертвые мэтры. Я не допущу, чтобы его сравнивали с Власом, чтобы покачивали головами и сочувственно шептались за его спиной: «Нет в нем божьей искры, нет того огня, того дивного дара, который был у отца! Бедный мальчик, он так старается, но до Власа ему далеко!» Хватит того, что я жила и продолжаю жить тенью своей матери, несравненной Екатерины Олениной. Я никогда не спою лучше, никогда так чисто, так пленительно не возьму верхних нот, никогда не заставлю публику плакать от восторга… Никогда, никогда!

Ее щеки покраснели, глаза подернулись слезами, а руки судорожно сжались. Свекровь опешила, она не ожидала такого бурного выражения протеста.

– Успокойся, Диночка, опомнись, это в тебе говорит горе. Когда боль утихнет, ты захочешь увидеть в сыне продолжение Власа.

– Ни за что! – взвилась молодая женщина. – Хватит с меня Власа! Я тоже человек и тоже представляю ценность сама по себе, а не как «жена Власа», «вдова Власа», «мать ребенка Власа»! Влас… Влас… Влас! Повсюду один только Влас! Он даже не любил меня с той же силой, как он любил музыку, свою скрипку, свой талант!

– Но это же естественно.

– Естественно?! Вы считаете естественным, когда один человек превращается в придаток другого?

– Зачем же… зачем ты вышла замуж за моего сына? – с глубочайшим недоумением спросила Людмила Романовна. – Ты-то сама любила его? Или просто хотела купаться в лучах его славы?

Дина зарыдала, опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

– Хотела… по глупости! – сдавленно выкрикнула она. – Да, да… признаюсь вам в этом страшном проступке! По молодости, от недостатка опыта я решила стать женой «звезды», жить рядом с ним, смотреть на поклонение, которое оказывают ему, а не мне, расставлять преподнесенные ему букеты, перебирать предназначенные ему подарки… слушать восторженные речи и расточаемые ему похвалы, вытирать пыль с его призов и наград, сносить наглость поклонниц, роем кружащихся вокруг него, и не сметь ни словом, ни жестом выразить своего недовольства, возмущения и ревности. А ведь я страдала, только никто не замечал моих мук. Как же! Все внимание окружающих было приковано к Власу, его выступлениям, его триумфальному шествию по лучшим концертным залам Европы…

Людмила Романовна со все возрастающим изумлением слушала ее истерический монолог-исповедь, ужасаясь и обмирая от пронзившей ее догадки. Неужели любовь Дины к Власу незаметно превратилась в ненависть, и смерть мужа, оглушившая ее, на самом деле принесла ей облегчение и освобождение? Теперь никто не отнимет у нее гениального красавца-супруга, никто! Теперь, беспомощный и лишенный возможности взять в руки скрипку, придавленный мерзлой землей и мраморным надгробием, он будет принадлежать ей безраздельно, навеки. И она этому рада! Она упивается этим новым, незнакомым ей ощущением власти над ним…

Людмила Романовна пробудилась и прозрела.

– Господи! – застонала она. – Господи-и-и…