Последняя треть темноты

— Он сумасшедший?

— Нет. Больной.

— Он выкрикивает бешенство какое-то, ерунду.

— Бывает. У него приступы. Болезнь сердца, которая влияет на мозг.

— Он кричит про Кэс! И про каменные статуи.

— Я слышала. Я у него была.

— Почему он кричит про Кэс? Откуда он знает это?

— Не знаю. Наверное, тоже бывал там в детстве.

— А что он еще говорит?

— Разное бешенство, как ты выразилась. Часто его невозможно понять. Он твердит про восстановление какой-то гармонии. Иногда мне кажется, будто он знает все на свете. А иногда — будто придумывает все.

— Но почему его держите здесь? Здесь для беременных.

— У нас очень хорошая аппаратура.

— А почему два гвардейца на одну персону?

— Охранника.

— Да. На одну персону! И чего мы тут на ключе?

— Слушай, все довольно непросто. Это дела клиники. Они тебя не касаются. Да и меня не все касается, здесь же мама начальник.

В этот момент Ирина Петровна как раз и позвонила Нине, и пригласила девушек на обед. Нина выдохнула, решив, что, может быть, допрос на этом окончен, а Саша, наоборот, сделала глубокий вдох.

Ирина Петровна, которую Саша с детства почти не помнила, оказалась высокой, плотной, объемной, как тумба, но не жирной, а подтянутой, разглаженной, вероятно, не без помощи мезотерапии, ботокса или каких-нибудь платиновых нитей. Секреты невидимого макияжа, густые волосы, дорогая обувь и часы — все было при ней — и, конечно, Нину с Сашей встретил уверенный холодный взгляд человека, который всю жизнь вкалывал, добился успеха, сделал себя сам и теперь имеет полное право твердо стоять на ногах, каждую секунду наслаждаясь потрясающим равновесием. Этот взгляд ни на чем и ни на ком не задерживался слишком долго, словно глазное яблоко строго регламентировало энергию, растрачиваемую на окружающий мир. Аккуратность, осторожность, вальяжность — казалось, само тело Ирины Петровны — ее телохранитель: каждый жест вымерен, каждое движение одобрено соответствующим отделом головного мозга и внесено в реестр полезных, не напрасных движений. Организм бережно опекал цельную личность. Он знал, что она цельная.

За обедом Ирина Петровна попыталась задать ненавязчивые, политкорректные вопросы о жизни, а Саша попыталась дать максимально размытые, ни к чему не обязывающие ответы и вежливо спросить «как дела?», не рассчитывая ни на что, кроме ответной улыбки и нескольких слов о дальней командировке дяди Славы.

— Да, жаль, что ты с папой не увидишься, — сказала Нина, ни секунды не веря в то, что кому-то жаль.

— Жаль, — сказала Саша.

— Очень жаль, — Ирина Петровна посмотрела на маслины в салате с тунцом. — Но если вдруг что-то понадобится, — сразу ко мне, хорошо?

— Хорошо, — Саша улыбнулась и подумала о том, что холодные глаза не мешают человеку быть хорошим. — Я, наверное, пойду. Еще раз попробую прогуляться.

Саша встала из-за стола, и Нина вспорхнула вслед за ней.

— Погодите секундочку! Вы посмотрите, кто прогуливает работу! — Нина бросилась на шею молодому человеку, на которого вытаращились все тетки в кафетерии.

— Это Дима, — удовлетворенно кивнула Ирина Петровна.

— Я поняла.

Высокий, красивый, с роскошными волосами. Да еще врач. Да еще, судя по глазам и улыбке, обворожительный и не высокомерный. Повезло.

Саша не любила долгие знакомства, понуждающие к расспросам «по анкете», так что, налюбовавшись чудесной шевелюрой Димы, послушав его рассказы про пациентку с мигренью, настаивавшую на том, что у нее рак мозга; про регистратуру, где снова потеряли карту Ивана Ивановича; про сломанный аппарат УЗИ и про то, что единственный достойный хирургический медбрат взял больничный, она быстренько слиняла в город.

Размах. Расстояния. Метры, километры, световые года. Смелость улиц, переходящих друг в друга, бесстрашие территорий, знающих, что протяженности не будет конца, а стремление вперед никогда не станет предельным. Зона беспрестанно расширяется в глазах того, кто наблюдает за ней, или думает, что наблюдает за ней — из окна квартиры, с берега моря или из переулка. Каждый раз, совершая шаг, крохотный поступок, Саша представляла его огромным, требующим ответственности и усилий. Короткое письмо, пустяковое поручение, домашнее задание, даже «смс»-сообщение или незатейливое объяснение маршрута из пункта А в пункт Б прохожему — все это Саше давалось с трудом, будто любое действие имело значение в масштабах мегагалактики, отзывалось в ней эхом, достигало неведомого края вселенной. События чередовались, но не переставали происходить, бросая вызов, недвусмысленно намекая на необходимость постоянно развиваться, шагать широко, совершать все более обдуманные и все более страшные по своему размаху поступки, раздвигать границы. Мысли об этих грандиозных поступках, на которые когда-то придется решится, которые когда-то должны уйти в завершенное прошедшее время, сводили с ума до такой степени, что Саша не могла вдеть иголку в нитку — не то что нырнуть в открытый океан.