Последняя треть темноты

— Все вокруг как будто очень большое… Огромное. У меня большое… в глазах. Мама.

— Ребенок просто фантазирует, это ребенок, — махал рукой Юра, и сквозь собственный неразборчивый внутренний страх Саша очень отчетливо слышала, как отец произносит: «Это — ребенок».

Теперь Валя шла по тому же самому песку, что и тогда, ступала тяжело и неуверенно, время от времени поднимая глаза к солнцу, прикрывая лицо рукой, поглаживая себя по трем гармоничным складкам жира на боках.

— Смотри, мам, я как Будда, у меня тоже три складки на животе! — веселилась маленькая Саша, скрючиваясь, как червячок, и демонстрируя родителям свой сморщенный животик.

Может, все на свете с самого начала надо было делать иначе. А может быть, и нет. Валя не хотела вспоминать. Но всякий раз, когда она пыталась этого не делать, память выбрасывала на поверхность самые чудовищные моменты полугодовой давности: порезы от наручников на запястьях; продавленную койку с веревками; катетер; круглосуточные капельницы; бессознательные вопли; страшную соседку по палате, в синяках и с кровоподтеками; чужую зубную щетку, которой Саша чистила зубы, не понимая, где находится; решетки на окнах и ужасные слова врача: «Может, встанет, а может, и не встанет. Отсюда все отправляются в разные места. Кто домой, а кто…»

— Но неужели, неужели это не наркотики? — донимала Валя толстого и очень приличного врача.

— Нет, это не наркотики. Наркотики — для бедных. Кстати, вчера опять приходила полиция. Спрашивали, с нами ли она и нельзя ли завести уголовное дело. Она же их здорово поколотила, прежде чем ее… заковали.

— И что? Что вы им сказали?

— Правду. Сказал, что она с нами, но дело завести нельзя, потому что головой она не с нами.

Валя хотела закричать, разрыдаться. Или хотя бы тихо заплакать. Хотя бы прикрыть глаза. Но это было слишком. Слишком было все, потому что Юра спрятался дома. Она одна контролировала ситуацию. Вернее — не контролировала.

Теперь все потускнело и даже слегка помутилось, как бывает с реальностью, о которой постепенно удается забыть. Жаль, что Валя не видела того психотерапевта в круглых очках. Целый год регулярных сеансов, чтобы потом так загреметь. Она бы ему высказала все. Сначала она и собиралась высказать, но Саша с каким-то неестественным упрямством за него заступалась. Говорила, что сама во всем виновата. Она была у него накануне того дня. Она опоздала. Пришла не вовремя и устроила омерзительный, по ее словам, скандал. Всех пациентов распугала, бросилась на доктора Адхена чуть ли не с кулаками. Та к она рассказывала. Без подробностей. Она не хотела об этом говорить.

— Головокружение! Какой благородный диагноз! — истерически повизгивал Юра. — Это что-то из романов девятнадцатого века: она страдала головокружениями! Просто истерия, подростковая распущенность, надо было драть ее в детстве как сидорову козу!

— Заткнись! В детстве ее было драть не за что! — звонко выкрикивала Валя. — Она была послушным, умным и даже чересчур шелковым ребенком. Чересчур. Помнишь, еще Женя спросил, не кажется ли мне, что она слишком послушная и боится папу?

— Так это я во всем виноват?

— Господи, нет! Что ты все ставишь с ног на голову! Я не это хотела сказать.

— А что?

— А то, что у нее с детства было это самое «большое в глазах», на которое никто не обращал внимания. И только потом оно превратилось в головокружение.

— Тебе же объясняли, что это разновидность мигрени. Три лучших невропатолога Парижа объяснили тебе, что это мигрень. Ты же знаешь, что они лучшие!

— Но лекарства от мигрени не помогали!

— Но ты же знаешь, что лучше этих врачей во Франции нет!

— Знаю, что нет. Но это не мигрень. И хватит на меня орать. Я не собираюсь извиняться за то, что мне жалко мою дочь.

— Мне тоже очень жалко нашу дочь, которая обследована вдоль и поперек и совершенно здорова.

— Ты не смеешь ее обвинять! Она старалась!

— Да. Время от времени она старалась. Мне правда ее очень жалко. И тебя. И себя. Но это какое-то безумие. И кстати, она скоро войдет в тот возраст, когда можно будет сильно испортить себе некролог.

Некрологи Юру почему-то всегда волновали.

— А тот психотерапевт, по-моему, сделал еще хуже. Я говорил, что вся эта терапия блажь.