Последняя война

Замечательный парень, совершенно свой. Оба они были очень живые, даже возбужденные и какие-то очень уж счастливые. Батов протянул Славке свою мягкую руку с радостью, от души, позволил ее пожать, Бакин же Саша — тот сам крепко взял Славкину руку и сильно сжал ее, потом потряс бодро, по-комсомольски. И все время улыбался. А Батов сиял чистым лицом и ослепительными очками. В обоих было много радостного, веселого, счастливого, молодого, они еще не совсем привыкли к мысли, что уже перелетели фронт и находятся в глубоком тылу врага, у партизан, что уже переночевали в этом глубоком тылу, и как только проснулись, сразу же вспомнили, что они в тылу врага, и это было им очень приятно, потому что льстило их молодому самолюбию. От всего этого бодрого, веселого, счастливого, приподнятого, что было написано на их лицах, слышалось в их голосах, сквозило в их движениях,— как они, например, умывались, подсучив рукава белоснежных сорочек, как встретили Славку, здоровались с ним, вроде не они сюда прилетели, а Славка к ним прилетел,— от всего этого и у Славки постепенно стало на душе точно так же, как и у них. И еще было хорошо оттого, что Батов и Саша Бакин искренне, открыто обрадовались встрече, как будто и не ожидали, что войдет к ним такой Славка, в новом полушубке, с автоматом на груди. Когда люди радуются от встречи с тобой, это всегда приятно.

Но это все потом, в другие минуты, а сначала, как только вошел Славка, его потрясло вот что: на столе, на развернутой газете «Правда», горой лежали куски сахара, белого-белого рафинада. Славка даже онемел на какое-то время, он ведь уже забыл, что этот белый, белее снега, сахар существует на свете. У каждого куска какая-нибудь сторона или несколько сторон гладкие, как отшлифованные, н, если спинкой ножа ударить по такой гладкой стороне, кусок легко разваливается, его можно поколоть на мелкие кусочки. А еще, когда в детстве они забирались в темный угол, поздно вечером или ночью, и грызли такие белые куски, у каждого изо рта вылетали голубые искры. Его смятение заметили, потому что Батов сказал:

— Снимай, Слава, полушубок, боевое оружие, сейчас будем пить чай.

Тут и кроме сахара кое-что оказалось, тоже почти забытое. Чайник принесла хозяйка и еще чайничек с заваркой, и сразу запахло настоящим, не таволгой, не смородиновым листом. Пили по-городскому, с бутербродами. Славка помялся немного, сказал:

— Все равно я уже отвык от сахара, можно —буду так пить, а один, вот этот хотя бы, с собой возьму?

— Но зачем же с собой, если отвык? — Батов спросил, улыбаясь, сверкая очками. Хотелось ему шутить-острить, ему весело было. Славка поборол смущение.

— Да у меня там Нюрки, две штуки,— сказал он.— Хотелось бы привезти им.

Батов очень приязненно смотрел на Славку, улыбался, даже нижнюю губу от удовольствия выпятил, нравилось ему, разговор нравился.

— Две штуки? — спросил он.

— Две.

— Тогда возьми два куска. А еще кто там у тебя?

— Там еще,— сказал Славка,— печатник, Иван Алексеевич, да Александр Тимофеевич Бутов.

— Бутов,— сказал Батов,— почти однофамилец мой. Все? Больше никого? Тогда бери четыре куска, ну и себе пятый.

Батов сам завернул в белую бумагу, рассовал в карманы Славкиного полушубка и ко всему еще заставил пить чай все-таки с сахаром.

«Партизанская правда» лежала у них почти по дороге, они завернули в землянку, подарки завезли. Саша Бакин очаровал, конечно, обеих Нюрок, Морозову и Хмельниченкову, ему они тоже понравились, он даже сказал, что завидует им. Познакомился, поглядел, как делается подпольная газета в тылу врага.

Когда отъехали от землянки, Славка дал короткую очередь из своего ППШ. Саша улыбнулся от радости. У него тоже был белый полушубок, и сизая солдатская ушанка, и пистолет ТТ на боку, на желтом ремне. Саша был очень жизнерадостным парнем, и глаза голубые, жизнерадостные, и на белесом лице жизнерадостно горели щеки, особенно они разгорелись на морозе. И Славка, и Саша в долгой дороге навалились друг на друга со своими рассказами, о себе рассказывали, как будто друзьями были всю жизнь и теперь после долгой разлуки торопились все рассказать о себе. Не сказал Саша, а Славка не узнал, что румянец у Бакина был чахоточный, потому и в армию не брали, все время поддували ему больные легкие. Не мог знать Славка и о том, что по прошествии нескольких лет после этой поездки Саша Бакин умрет от этой проклятой чахотки, от этого ТБЦ.