Последняя война

"…Также видел я, как человек, открыто называющий свое имя — Драйбен Лаур-Хельк, — на рыночной площади города Чернов обратил свое внимание на нищего, абсолютно ничем не примечательного, кроме великого множества отпрысков-ублюдков и жены, больной кровохарканьем, коя до подступившей болезни занималась ремеслом платной любви. Упомянутый Драйбен, коротко поговорив с попрошайкой, накрыл вдруг ладонью его чашку с подаянием, затем же ушел, не изрекая ни единого слова. Люди рассказывают, будто медяки после странного действия благородного Драйбена обратились в чистейшее серебро, а нищий сей вскоре купил свой дом и завел шорную ремесленную мастерскую…"

Донос выбросили. Осведомителя пожурили, напомнив фантазеру, что чудеса давно отошли в разряд сказок.

Последний раз нардарцы столкнулись с повзрослевшим, ставшим молчаливым и серьезным Драйбеном на границе с Саккаремом. Бывший эрл, предъявив страже подорожную, садился на паром через реку Урмия, за которой лежало благословенное Междуречье, именовавшееся Венцом Державы.

Драйбен путешествовал в одиночку, останавливаясь на ночь в чайных домах или трактирах, выстроенных при дорогах перебравшимися в Сак-карем нардарцами или нарлаками, направляясь к южному оконечью Самоцветных гор. Он точно знал место, куда хочет попасть. Знания, обретенные за минувшие годы, вывели искателя знаний на скрытую дорогу, где люди не ходили вот уже шестьсот или семьсот лет.

Когда Драйбен явился в лагерь Гурцата, он мысленно называл обнаруженную недавно пещеру Логовом. Почему — сам не знал. Ибо в логове должен кто-то обитать, а Драйбен не нашел никого и ничего, что могло бы указывать на присутствие существа, принадлежащего миру людей. Или нелюдей.

И все же бывший эрл, а ныне советник (или раб?) Гурцата Великого подозревал, что пещера отнюдь не пустует.

Оно выжидало.

* * *

Перо косо чиркнуло по листу, оставив за собой некрасивую полоску чернил, испортившую ровную строчку, только что написанную Драйбеном. Колыхнулся в сторону оранжевый язычок огня, и лампа едва не погасла от ветерка.

"Не удивлюсь, — не оборачиваясь, подумал нардарец, — если Гурцат прислал за мной головорезов из охранной сотни… Великому завоевателю внезапно пришла в голову мысль, что подозрительный иноземец может быть опасен, и он приказал сломать мне хребет или посадить на кол… Ох, да что это я? Начал всего бояться… Спокойнее, эрл, спокойнее. Твоя жизнь и знания пока еще представляют некоторую ценность".

— Кто нарушает мой отдых? — грозно вопросил Драйбен, по-прежнему не глядя в сторону выхода из шатра. — Сейчас ночь, спят все, кроме горных дэвов и лисиц-оборотней!

— Я заметил свет в твоей юрте, — ответили снаружи на мергейтском языке. Почтенный, можно поговорить с тобой?

— Тогда зайди, — смилостивился Драйбен и едва сдержал облегченный вздох это не палачи Гурцата.

Нардарец легко поднялся со своего стульчика и отдал дань степной вежливости — слегка поклонился. Ему, приближенному самого хагана, не стоило выказывать излишнюю почтительность к нукеру, пусть даже и сотнику, но поприветствовать следовало. Иначе обидится, а мергейты злопамятны и замечают любые мелочи, способные их оскорбить.

Перед Драйбеном стоял сотник Непобедимых, которому нардарец в определенной степени симпатизировал. Менгу, разумеется, был неотесанным варваром, которого в Аррантиаде (вот уж действительно просвещенная страна!) вполне могли посадить в клетку и показывать в зверинце басилевса, однако этот парень, в отличие от большинства своих соплеменников, редко выказывал непомерную кровожадность, удивительную для плохо знающего степняков человека с Заката.

— Ты не один? — нахмурился нардарец, замечая за широкой спиной Менгу смутную тень человеческого силуэта. — Кто там?

— Моя рабыня, — коротко ответил сотник и, шагнув вперед, вопросительно посмотрел на Драйбена. Тот кивнул, давая понять, что примет неожиданных гостей. Только после согласия хозяина юрты (опять же известный всем в Степи закон) можно было сесть на кошму и начать беседу.

— Почему благородная девица стоит у полога и не проходит в мое скромное жилище? — тщательно выговаривая мергейтские слова, спросил у Менгу Драйбен. Сотник уже расположился на ковре, как всегда, скрестив ноги и положив ладони на колени.

— Я думал, — спокойно сказал Менгу, наклонив голову, — что в твоей стране рабы не сидят вместе с господами.

— Какая ерунда, — отмахнулся Драйбен и, подойдя к стоявшей в тени девушке, взял ее за Руку, подвел к куче подушек и едва не насильно усадил. — Менгу, запомни: рабство — величайшая несправедливость мира. Об этом много говорили самые ученые и мудрые люди из разных земель, стран, которых ты не видел и, наверное никогда не увидишь…

— Увижу, — буркнул Менгу, неодобрительно посматривая на нардарца. — Наш великий господин их завоюет, дойдя до края мира, где небо сходится с землей.