Последняя загадка парфюмера

На подоконник села черная птица и несколько раз стукнула клювом по стеклу. Брокар вышел из задумчивости и посмотрел на окно. Птица тотчас вспорхнула. Брокар пошевелил тяжелой головой, чтобы размять шею, и тут взгляд его упал на доску фламандского художника, купленную им три дня назад у одного московского антиквара.

Генрих Афанасьевич купил картину случайно, обнаружив, что на картине изображен в точности такой подсвечник, какой стоит у него в кабинете на столе. Это было удивительно. К тому же главный персонаж картины очень походил на самого Генриха Афанасьевича. Брокар счел это знаком судьбы.

– Словно бы в зеркало заглянул, – сказал он тогда антиквару, разглядывая картину.

Старенький антиквар внимательно посмотрел на Брокара, затем перевел взгляд на картину, сощурил в улыбке слезящиеся глазки и гнусаво протянул:

– А похо-ож. Лопни моя селезенка – действительно похож!

Доска была прелюбопытная. За столом сидели художник Тильбох и скелет, изображающий его смерть. А на стене, прямо за ними, висела картина, на которой были изображены кухарки, зажимающие носы руками.

Сидя у себя в кабинете, Брокар долго разглядывал доску Тильбоха. Затем встал, прошел к шкафу и вынул из него другую картину, приобретенную год назад у одного заезжего итальянца. Картина принадлежала кисти неизвестного мастера и называлась «Искушение епископа Феофила».

Брокар поставил картину на стул и стал ее рассматривать. Еще прежде он заметил, что стол монаха-алхимика, уставленный емкостями для химических экспериментов, очень похож на его собственный лабораторный стол. Дьявол, появляющийся из дыма, сильно забавлял Брокара. Генрих Афанасьевич достаточно пожил на свете, чтобы знать – настоящий черт выходит вовсе не из дыма, а из сердца человеческого.

Тем не менее он решил использовать и эту картину, намереваясь создать что-то вроде живописного collage[13]. Collage, который станет ключом к разгадке главной тайны его жизни.

«То-то порадуются потомки», – с усмешкой подумал Генрих Афанасьевич, ставя Тильбоха на мольберт.

Николай Струйников, когда-то молодой художник, подающий блестящие надежды, ныне выглядел довольно жалко. Лицо его стало желтым и одутловатым. Под глазами образовались дряблые мешки. Щеки художника глубоко запали и постоянно были покрыты бурой щетиной, которую не брала ни одна бритва. Одежа была грязна и поношена, сапоги – дырявы. Брокар окинул жалкую фигуру художника спокойным взглядом и сказал:

– Рад тебя видеть, Николай Степанович. Как живешь-поживаешь?

– Вашими молитвами, – ответил Струйников.

– Сесть не приглашаю, дабы не испортил кресел, – без всяких церемоний сказал Брокар. – Так что придется постоять.

– Ничего, я привыкший. Зачем позвали?

– Есть у меня к тебе дело, – сказал Брокар.

Струйников насмешливо дернул ртом:

– Знаю я ваши дела. Небось очередной шедевр изуродовать задумали?

Брокар протянул руку и сдернул с мольберта ткань.

– Как тебе эта вещица? – спросил он.

Струйников внимательно оглядел картину:

– Хороша. Какой-нибудь фламандский мастер?

– Гильрен ван Тильбох. Семнадцатый век.

Струйников склонился и, прищурив отечные, красноватые веки, рассмотрел доску более внимательно.

– Да, прекрасная вещь, – подтвердил он. – Подреставрировать бы, правда, не мешало.

– Для этого я тебя и позвал, – сказал Брокар.

Художник выпрямился и хотел что-то ответить, но тут взгляд его упал на подсвечник, стоявший на столе у Брокара.

– Постойте. Кажется, этот подсвечник…

– Да, – кивнул парфюмер. – Точно такой же, как на картине. По крайней мере, сильно похож.

Художник усмехнулся:

– Ну дела. Так я вам его с натуры так подновлю, что от настоящего не отличите!

– Нет, – сказал Брокар. – Не подновишь. Подсвечник придется закрасить. И кое-что другое тоже.

Струйников выкатил на него глаза и хрипло проговорил:

– Как закрасить? Зачем закрасить?.. Вы, стало быть, опять за старое?

– Тебе не впервой, – ответил Брокар. – А я хорошо заплачу.

Струйников нахмурился и покачал нечесаной головой:

– Нет, господин Брокар. Когда-то вы уже использовали мой талант для своих грязных целей. Вы развратили меня, изгадили мою душу. Более того – испортили мою репутацию, а потом кинули мне эту… халтуру, как кидают собаке гнилую кость. И я эту кость принял, потому что мне не оставалось ничего другого. – Глаза художника увлажнились. – А ведь когда-то у меня были способности, – горестно пробормотал он.

Брокар пожал печами:

– Да, когда-то ты был талантлив. Однако променял свой талант на водку. При чем здесь я? Когда ты работал у меня, ты ни в чем не нуждался. У тебя даже комната своя была.

– В подвале, – с усмешкой произнес Струйников.

– Тогда ты не жаловался. Впрочем, довольно болтовни. Я не затем тебя позвал. – Брокар вынул из жилетного кармашка часы, мельком глянул на циферблат и поднял взгляд на Струйникова. – У меня мало времени, Николай. Говори прямо – ты возьмешься за работу или нет?

Струйников молчал.

– Ну? – нетерпеливо произнес Брокар.

– Да! – крикнул художник. – Да, черт бы вас побрал!